Творчество А. Нурпеисова

Дисциплина: Литература
Тип работы: Дипломная работа
Бесплатно: Антиплагиат
Объем: 78 страниц
В избранное:

Введение

Как море, душа человека бездонна,

В ней жемчуг познанья лежит потаённо.

А тот, кому жемчуг добыть не дано,

Жемчуг ли, каменный он - всё равно!

Юсуф Баласагуни

Творчество крупнейшего писателя А. Нурпеисова всегда привлекало внимание исследователей своей глубиной, высокой гражданственностью и стилевым своеобразием. Его литературная деятельность всегда была тесно связана с его общественными идеалами и стремлением к положительному переустройству общества. Личность А. Нурпеисова интересна ещё и тем, что он всегда стремился претворять свои идеалы в реальную действительность. В целях прогрессивного развития Казахстана и, в целом, всего мирового сообщества он использовал художественное творчество. Роман “Последний долг” выходит на проблемы общемирового порядка. Появление подобного рода произведений в различных регионах земного шара неизбежно. Ибо чем больше грозит человечеству опасность исчезновения, тем более общей становится забота о сохранении мира, всей планеты. Однако в нурпеисоведении очень мало внимания уделено изучению стилевого своеобразия романа “Последний долг” А. К. Нурпеисова, но его необходимо исследовать, ибо современное литературоведение показывает, как важна и значительна роль нового стиля в отличие от традиционного способа повествования в литературе. Поэтому данная тема представляется нам актуальной и злободневной.

Новизна темы заключается в том, что до настоящего времени не имеется основательных, целенаправленных исследований, посвящённых именно стилевой своеобразии романа А. К. Нурпеисова “Последний долг”. Настоящая магистерская диссертация - это первая попытка изучить и обобщить весь имеющийся материал по стилевой своеобразии А. К. Нурпеисова, показать его место и роль в смене стиля в казахской прозе и в её эволюции.

Основными целями магистерской диссертации являются:

изучить одну из магистральных тем современного нурпеисоведения - стилевое своеобразие романа “Последний долг”;
исследовать роль литературной деятельности А. К. Нурпеисова в прогрессивном развитии общества;
показать роль романа А. К. Нурпеисова “Последний долг” в развитии психологического, общественного сознания общества.

Исходя из темы и целей магистерской диссертации, в ней рассматриваются следующие исследовательские задачи :

собрать и систематизировать имеющийся в современном нурпеисоведении научный материал по теме магистерской диссертации;
выдвинуть и доказать объективную, научно обоснованную концепцию о значимости творчества А. К. Нурпеисова в смене стиля в казахской прозе, в развитии общественного сознания общества.

Основными формами и методами исследования являются:

изучение и обобщение обширной библиографии по теме исследования;
историко-литературный метод;
системно-аналитический метод;
критический анализ исследований по теме;
сопоставительный анализ работ по теме;

В основе методологии исследования использован принцип историзма.

Практическое применение выводов магистерской диссертации заключается в следующем:

детальное знакомство с темой (в исследованиях аспирантов и др. ) ;
применение накопленного материала на практике, в работе с учащимися любого возраста и на всех уровнях обучения (в школах, вузах и т. д. ) .

Выдвинутые цели и задачи магистерской диссертации обусловили её структуру . Материал исследования изложен в следующей последовательности:

введение
3 главы
заключение
библиография

Во “Введении” даётся обоснование актуальности и новизны

работы, определяются цели, задачи и практическое применение исследования.

В главах рассматривается смена стиля в современной казахской прозе, раскрывается стилевое своеобразие романа А. К. Нурпеисова “Последний долг”. Текст художественного произведения известного писателя является одним из важных источников, в изучении которого строится исследование темы.

Заключение является обобщением магистерской диссертации “Стилевое своеобразие романа А. К. Нурпеисова “Последний долг”, содержит основные выводы и итоги.

В казахской литературе начала 70-х годов, после приобретённых завоеваний в художественном осознании личности, как средоточия общественных проблем в жанре панорамного романа, появилась потребность изобразить не сами исторические изменения, а их следствия: как они преломляются в психологии человека. “Наметился отход от форм романа-эпопеи, какими явились “Путь Абая” М. Ауэзова и “Кровь и пот” А. Нурпеисова” [32] .

Появление в 1983 году романа “Половодье” А. Нурпеисова, автора трилогии “Кровь и пот” (историко-эпического панорамного романа), свидетельствует также о фактах ломки прежней традиционной повествовательной манеры писателя.

В чём отличие нового стиля от традиционного способа повествования? Насколько продуктивной оказалась для казахской прозы его природная эпическая поэтичность?

Современная казахская проза в целях расширения числа возможных точек зрения на события (чтобы показать его в разных ракурсах) прибегает к изображению одного и того же героя в разных пространственно-временных плоскостях. Это заметно отличает новую прозу от традиционной, прежней. При этом в современной казахской прозе происходит творческая трансформация “бессюжетного лиро-эпического жанра толғау [32] . Не случайно в 70-е - 80-е годы в казахской литературе появляются жанрово-стилевые переосмысления сюжетов древних легенд и притч.

Происходит диалог жанров (романа и повести), что способствует становлению и росту жанрового костяка казахской литературы. К этой борьбе жанров казахская литература пришла только теперь, когда новые жанры прозы были освоены и стали для неё органичны. Дистанция между “Несчастной Жамал” М. Дулатова (1910) и романом А. Нурпеисова “Половодье” (1983) - оказалась достаточной для выявления сложных диалогических отношений жанров повести и романа в казахской прозе.

Однако, хотелось бы заметить, что в современной лиро-философской прозе мы встречаемся со вторичным функционированием лиро-эпического слова. Сложная композиция романа А. Кекильбаева и повестей О. Бокеева при, казалось бы, простом сюжете, напоминает ассоциативность устной индивидуальной поэзии. Но в современном романе невозможно ограничение только старой традиционной поэтикой. Нереально лишь средствами толғау достоверно передать мысли и действия современого человека. Поэтому “мифологичность” современного романа, равно как и использование отдельных стилистических приёмов и кодов фольклорного жанра - это не просто воскрешение стародавних народных представлений, связанных с обрядами, древними символами - это форма выражения современной авторской концепции мира.

Смена стиля, таким образом, охватывает в 70-е годы все жанры казахской прозы. И в этом смысле - и роман А. Нурпеисова “Последний долг” (1982) . “Последний долг, ” как и роман “Конец легенды” А. Кекильбаева - и это было характерно для казахской прозы 70-х годов - держится не столько внешним сюжетом, внешним движением событий, сколько внутренним развитием “говорящего” человека в романе.

Многие критики анализируя социально-психологический многоплановый роман А. Нурпеисова, суживают тему романа, ограничив её регионом Арала. Этой проблеме, дескать, и посвящён роман… Здесь постановка вопроса противоречит, как нам кажется, самой природе художественного произведения, для которого характерны типичность и многозначность. Да и внимательное прочтение “Последнего долга” не оставляет сомнения в том, что размышления писателя простираются далеко за пределы Аральского бассейна. В век космических открытий надобно мыслить категориями глобального характера: на наш земной долг пора взглянуть с высоты наступающего тысячелетия.

Ещё в трилогии “Кровь и пот” один из героев рассуждал: “И не дай Бог добраться когда-нибудь человеку до неба, он и его опоганит. ” Этот, казалось бы, бред бая Танирбергена как будто сбывается, если иметь в виду империалистические планы насчёт “звёздных войн” [18] .

Роман “Последний долг” выходит на проблемы общемирового порядка. Появление подобного рода произведений в различных регионах земного шара неизбежно. Ибо чем больше грозит человечеству опасность исчезновения, тем более общей становится забота по сохранению мира, а следовательно и самой планеты.

Угрюмое, эмоционально-взрывное состояние главного героя романа “Последний долг” Жадигера вызвано тем, что он выступает как типический характер не только одной из групп людей, а как бы всех честных людей, глубоко обеспокоенных опасностью последствий бездумных “преобразований” окружающей среды.

В романе ярко высвечен образ Жадигера, чья нелёгкая жизнь со всеми её думами и волнениями, “бесконечной суетой и насущными заботами” колхозного председателями, семейными неладами и драмами открывается в своей исторической значимости как неотторжимое звено народной судьбы, связующей эпохи и поколения. “В его лице счастливо найден и талантливо воплощён герой нашего времени, человек социально активного действия, равно наделённый неусыпным чувством гражданской совести и неукоснительным сознанием общественного долга. Недаром сказано о Жадигере, что на его долю выпадают всегда самая тяжёлая участь, самые трудные испытания…” [14] .

Слово Жадигера о жизни - это слово, тесно сращённое с работой его внутренних мыслей. Роман начинается с раздумий председателя рыболовецкого колхоза, вдруг остановившегося и пытающегося осмыслить то, что его привело сюда. “Как же всё это случилось? Почему он теперь здесь? Один?” - так начинает размышление герой-протогонист А. Нурпеисова [32] . И только перевернув последнюю страницу романа, читатель поймёт нынешнее состояние героя.

Конечно, бесчинство, разбой браконьеров потехи или наживы ради - крайнее проявление хищнического истребления природы. Но и таких крайностей не вправе избегать писатель, намеренно доводящий до логического предела напряжённую мысль Жадигера о губительных последствиях нарушенного равновесия человека и природной среды его жизнедеятельности, о невосполнимости возникающих при этом потерь - народнохозяйственных, экономических и духовных, нравственных, морально-этических. Такого рода заострение, вплоть до нескрываемо публицистических, в природе романа, герой которого поставлен в исключительную, экстремальную ситуацию. “Многое и разное сплетено в ней тугим клубком драматических противоречий, в распутывании которых глубоко и сильно страдающему Жадигеру не до рассчитанных, взвешенных доводов, трезво учитывающих всевозможные “за” и “против”. По сути дела весь его внутренний монолог, воспоминание и исповедание, занимающий сотни страниц книжного текста и объемлющий ни много, ни мало тринадцать неспокойных лет, не считая ретроспективных отступлений в детство, школьную и студенческую юность, разворачивается в считанные часы, когда он оказывается “один-одинёшенек на открытой всем ветрам льдине”, “на безлюдном ледяном поле, ” которое символически уподоблено полю самой судьбы. Но на то и судьба, чтобы заново переживая, переосмысливая её путём пристального самоанализа, взыскательного самопознания (отсюда это постоянное обращение к себе на “ты”), не обходить увертливо ухабов и рытвин, а нам, читателям, в эмоциональной реакции на них не искать “ума холодных наблюдений, ” здраво понимая, что не до них герою, если у него болит и бунтует смятенная душа” [14:20] .

Так, неотступно сопровождая действие, прошлое вторгается в его сюжетные коллизии то развёрнутыми воспоминаниями о минувшем, то мгновенным ассоциативным просверком, который вызван напряжённым состоянием души, настроением, переживанием героя. Мало того: не довольствуясь легендами и преданиями, в силу своей сказовой, притчевой природы материализующими память народной истории по преимуществу мифотворчески, писатель впрямую стыкует роман “Последний долг” с трилогией “Кровь и пот” сценой, в которой приводит Жадигера к тому самому крутояру, где в старину “лепились одна к одной убогие землянки казахских рыбаков, нанимавшихся к предприимчивому русскому купцу. И сейчас ещё на местах их скудной жизни зияют, точно обвалившиеся звериные норы, чёрные заплывшие ямины. Там и сям бугрятся кучи сопревшего хлама. В сизой золе когда-то жарких очагов желтеют рыбьи кости. И над всем этим пепелищем равнодушно веет ветер времени. И теперь лишь старики посёлка, невзначай проходя мимо печальных руин, могут ещё сказать, где и кто когда-то жил тут: вот на этом месте землянка Калена, рядом с ним, кажется, Мунке, неподалёку - Доса, а во-о-н там, на самом обрыве крутояра, где почти совсем сровнялась с землёй яма поменьше да помельче, находилась открытая всем ветрам лачужка несусветного Судр-Ахмета. Почтенные старцы, ушедшие к предкам уже на твоей памяти, при жизни своей почему-то особо выделяли и точно святыню берегли останки жилья Еламана и Акбалы. Ребёнком ты сам видел, уже немощные, находясь, как говорится, одной ногой в могиле, старики тем не менее собирались вместе и хоть через силу, но упрямо тащились на крутояр. И, с превеликим трудом добравшись до края какой-нибудь заветной ямы и обратясь лицом в сторону священной каабы, опускались на колени. Отложив в сторону старческие посохи, а с ними будто и все свои оставшиеся житейские заботы и мирскую суету, закрыв глаза и чуть шевеля губами, что-то шептали, и не понять было, то ли благоговейно бормотали священную поминальную молитву, то ли изливали, выговаривали сокровенную печаль, тоску по ушедшим за земные пределы родным людям. Тем самым будто оставляя на родном пепелище всю накопившуюся за долгие годы боль верных любящих сердец…” [14] .

Как видим, Жадигер в произведении показан не только, как председатель колхоза, гуманный, болеющий сердцем за жизнь своих аульчан, своего народа и несущий за них ответственность, но раскрывается также и его личная жизнь, берётся и узкий круг его семейной жизни. И тут писатель использует, как бы для динамики развития сюжета, коллизию - любовь. В романе возникают два конфликта: социально-политический (с Сары-Шая, Азимом) и любовный (с женой Батиш и Азимом) . А. Нурпеисов продемонстрировал два разные отношения как к Аралу, так и к своей человеческой истории. Похоже, изувечить природу для Азима не больше, чем разбить чужую семью. Действие разного масштаба, но одного ряда. И такая личность представляет большую угрозу не только для жизни одного человека, но и всего человечества.

Из одного типического корня происходят шофёр Кожбан, академик Азим, Сары-Шая, Кошен, хотя это разные судьбы и характеры. Их образы воспринимаются как следствие оскудения души человека, дегуманизации его натуры. Общение с ними не располагает к оптимизму.

Чем занимается Кожбан! Ему нужен нетрудовой приработок, и он, угадывая момент, часто затёсывается в ряды бродячих мулл, обирающих семьи. Сары-Шая - попрошайка известный. “… Как ни горько теперь это сознавать, но ведь считай, одной-единственной мечтой, одним-единственным желанием, захватившим все помыслы наших предков, которые они с таким усердием и прилежанием наследовали и передавали нам от отца к сыну, из поколения в поколение, - было любой ценой оставаться на коне, любой ценой добиваться могущества и власти. Пусть даже самой ничтожной. Пусть хотя бы над родом. Над племенем. Хотя бы над захудалым аулом. Что угодно, но лишь бы быть на виду. Лишь бы ублажить свою спесь. И если уж самому не удавалось взнуздать и оседлать вожделенную удачу, то старались выдвинуть в то седло кого-нибудь из своих, хотя бы сородича, соплеменника, единокровника. И стоило кому-нибудь из предков-верховодов по чьему-то наущению взять в руки дубинку, как все остальные слепо следовали за ним. И чего добивались? В лучшем случае - бесчинный набег на соседа. В груду глины разваливали чей-нибудь мирный аул, убивали братьев, сиротили детей” [14:15] .

Упрямец Кошен тоже из прохвостов. А вот Азим… Некогда по-девичьи красивый мальчик стал в конце концов маститым академиком. Но завидует ли ему Жадигер? Наверное, нет. И всё же из-за своей скромности Азима он ставит выше себя. И прощает за унижения: ещё в студенческую пору свысока смотрел Азим на своего тихого, стеснительного друга. Даже не щадил его самолюбия в среде девушек. “Азим - типичный образ преуспевающего функционера, которого беспокоят личные корыстные цели” [32] . Он, вобравший в себя все их отрицательные черты, во сто крат опаснее для общества в силу того, что и ещё и умеет маскировать своё подлинное лицо.

Жадигер резок, категоричен. Его утверждения о том, что “с тех пор, как море стало мелеть, лишая рыбачьи аулы своей щедрости, стали мельчать душой и люди, ” возможно, и гиперболичны” [18] . Но понять его можно.

Человек был и остаётся главным объектом литературы. Поэтому не удивительно, что стадии развития литературы - это стадии художественного постижения психологии человека. В литературе, в отличие от точных дисциплин, последующее не перечёркивает предыдущее, наоборот, часто первое остаётся мерой, образцом следующих. Если история как предмет излагает то, что было с человеком, причём не всегда точно о том, что делали люди, то художественная литература рассказывает или пытается рассказать о том, почему они это делали, и что они чувствовали при этом, и какими были, когда делали это. Новый писатель, рассказавший современному человеку об его ещё душевном неназванном опыте, сделает это другими, нам ещё неизвестным средствами.

При всём этом важно помнить имманентное развитие литературных эпох и исследование внутренней структуры произведения, для установления их отличительных друг от друга художественных достоинств.

Роман понимается, как крупный жанр повествования, который позволяет нарисовать жизнь наиболее полно. Роман выступает как финальный жанр реалистической литературы. Он выступает и как универсальный жанр реалистической литературы - такой, в каком развёртывается всё богатство возможных стилистических решений. “Возможность каким-либо способом характеризовать романный стиль, - считает А. В. Михайлов, - в общем и целом опирается в такое богатство стилей, которое даже и нельзя считать внутренне завершенным, исторически исчерпанным” [11] . Роман возникает как прозаический жанр. В том смысле, что романное слово не противоположно стиху. Но романная проза может себе включить внутрь жанра и любой стихотворный фрагмент и даже заменить стихом прозу. Так было в стихотворных письмах Жамал и Гали; а “Красавица Камар” - безусловно, стихотворный роман.

... продолжение

Вы можете абсолютно на бесплатной основе полностью просмотреть эту работу через наше приложение.