Литература независимого Казахстана

Тип работы: Материал
Бесплатно: Антиплагиат
Объем: 48 страниц
В избранное:

Литература независимого Казахстана в контексте мировой
Работу над новым научным проектом Мировой литературный процесс и
литература независимого Казахстана (1990—2000) начал в этом году коллектив
Института литературы и искусства им. М. О. Ауэзова. Тогда же в нем было
открыто новое научное подразделение — отдел мировой литературы и
международных связей.
В последнее время связи института со странами СНГ и дальнего зарубежья
заметно укрепились. С осени прошлого года коллектив возглавляет видный
ученый-фольклорист, доктор филологических наук, профессор, член-
корреспондент НАН РК С. А. Каскабасов. В нашем институте в разные годы
работали такие корифеи литературы и искусства Казахстана, как академики М.
Ауэзов, С. Муканов, Г. Мусрепов, А. Жубанов. За годы существования
института, а он открыт в 1934 году, было издано большое количество научных
трудов — 6-томная История казахской литературы на казахском языке, записи
айтысов, народные сказки, многочисленные научные монографии.
Традиции изучения литературных связей в институте сложились давно. В 70—80-
е годы здесь существовал отдел литературных связей, им заведовала известный
литературовед Евгения Лизунова. В отделе работали крупные ученые-филологи
Шамшия Сатпаева, Илиукен Набдиров, Сагинали Сеитов, Буркит Искаков, Сабира
Тойшибаева. Ш. Сатпаева была первым специалистом по казахско-европейским
литературным связям. Основное внимание уделялось изучению связей казахской
литературы с литературами народов СССР. В Казахстане сложился
многонациональный этнос, и сохранить национальную культуру и национальный
язык было задачей таких мастеров слова, как М. Ауэзов, Г. Мусрепов, С.
Муканов, И. Есенберлин, А. Нурпеисов, Т. Ахтанов, и других. Издавались
монографии и коллективные исследования по международным литературным
связям.
После обретения суверенитета и самостоятельного вхождения в мировой
политический, экономический, культурный процесс вновь остро встал вопрос о
научном осмыслении этого процесса в области литературы, а также
углубленного изучения древних связей с Востоком. Основные задачи нового
отдела — изучить современный художественный процесс и в этом контексте
попытаться определить типологические сходства и своеобразие казахской
литературы и литератур народов Казахстана.
В этом научном направлении работают Ш. Елеукенов, Б. Мамраев, Р.
Кайшибаева, А. Тусупова, также авторы данной статьи. Со времени создания
отдела мировой литературы и международных связей в институте прошел ряд
встреч с видными литературоведами Франции и США — Жан-Клодом Лебреном,
Кетти Куп, Джонатаном Витчем и лауреатом Гонкуровской премии, французским
писателем Бернаром Шамбазом. Из них мы узнали много интересного. В прошлом
году во французские издательства поступило рекордное количество рукописей —
более 200 тысяч; из них было опубликовано более 400 новых произведений!
Ежегодно 1,2—2 тысячи авторов присылают свои рукописи в издательства.
Особенностью современной французской литературы является многонациональный
состав писательской среды. Так, например, всемирно известный писатель Милн
Кундера по происхождению чех. К слову сказать, последний Нобелевский
лауреат в области литературы — Гао Синьцзянь, автор романа Гора души, с
конца 80-х годов также проживает во Франции, хотя и продолжает создавать
свои произведения на китайском языке.
Для французского писателя Бернара Шамбаза, автора 20 произведений, среди
которых стихи, романы и эссе по живописи, лауреата Гонкуровской премии,
Средняя Азия — это легенда, миф, которым он грезил начиная с детских лет. В
романе Какая история, написанном по заданию Французского издательского
дома, упоминается Казахстан в контексте истории человечества, всех
континентов до 2000 года. Во второй книге, которая находится в
издательстве, повествуется о путешествии Б. Шамбаза с супругой Ан Шамбаз по
Центральной Азии в 2000 году. Алматы для него окружен неким мифическим
ореолом.
Существовало несколько причин его интереса к Казахстану. Первая заключалась
в том, что в 80-е годы состоялось знакомство Шамбаза с творчеством Олжаса
Сулейменова, стихи которого понравились отношением человека к космосу, к
земле. Французскому писателю захотелось увидеть воочию ту землю и тех
людей, которые послужили импульсом для поэзии О. Сулейменова. Вторая
причина — на Шамбаза большое впечатление произвел роман Ю. Домбровского
Факультет ненужных вещей, на страницах которого великолепно описаны
местные пейзажи. Как известно, этот роман был переведен на французский язык
и издан во Франции раньше, чем в Советском Союзе. Это очаровательный роман,
переворачивающий душу, считает французский поэт.
И последняя причина — кино. Большое впечатление среди просмотренных
казахстанских фильмов на него произвела картина Дарежана Омирбаева
Кайрат. Все это подтолкнуло супругов Шамбаз к путешествию в нашу страну.
Французский писатель знаком с творчеством М. Ауэзова.
История казахско-американских литературных связей на сегодня не так
исследована, как история казахско-английских или казахско-французских
литературных связей, хотя отдельные факты описательного характера
встречались в литературоведческих работах. Так, в XIX веке Чокан Валиханов
в своих этнографических очерках упоминает мифы и фольклор американских
индейцев, Абай устно пересказывал в степи романы Фенимора Купера, Шакарим
высоко ценил роман Гарриет Бичер-Стоу Хижина дяди Тома. С другой стороны,
первое на американской земле упоминание о казахах относится к концу XIX
века и принадлежит писателю Джорджу Кеннану, который в своей книге Сибирь
и ссылка (1891 г.) писал об Абае и казахской степи.
В 1958 году профессор Дюкского университета в Северной Каролине Томас
Виннер издал учебник Устное народное творчество и литература казахов
русской Центральной Азии, в котором рассмотрен казахский фольклор, а также
творчество таких классиков казахской литературы, как Абай, Шакарим,
Торайгыров, Копеев, Байтурсынов, Жумабаев, Дулатов.
В составе делегации советских писателей в 1961 году Америку посетил М.
Ауэзов, чье творчество впоследствии не раз сравнивали с творчеством
Фолкнера. Американская тема отражена в произведениях Х. Есенжанова, О.
Сулейменова. В США издан поэтический сборник Б. Канапьянова. Трагическим
событиям 11 сентября посвящена поэма Дюсенбека Накипова Близнецы.
Традиции казахско-американских литературных связей продолжают развиваться и
в наши дни. Примером тому — прошедшие в Институте литературы и искусства
им. М. О. Ауэзова встречи с американскими литературоведами Кетти Куп и
Джонатаном Витчем, лекторами Новой Школы социальных наук (Нью-Йорк, США),
которая пропагандирует новые подходы в области социальных и гуманитарных
исследований.
Для Кетти Куп это третий визит в Казахстан. Она работала в Югославии,
участвовала в совместном научном проекте с учеными Казахстана и
Кыргызстана. По признанию Куп, возвратившись из Казахстана на родину, она
будет стремиться пропагандировать казахскую культуру и литературу среди
своих студентов.
Схожесть литературной ситуации в Казахстане и Америке заключается в том,
что многие этнические меньшинства нашли в Казахстане свой дом. В Нью-Йорке
также живут представители национальностей всех стран мира. В факте мирного
их сосуществования велика роль литературы, отражающей многокультурность
американского общества. Одной из новых ее тенденций является то, что стало
уделяться больше внимания литературному опыту эмигрантов.
Объясним и вполне закономерен интерес к историческим произведениям как в
Казахстане, так и в США. Но жанр исторического романа в американской
литературе имеет свои особенности: он охватывает исторический период, но в
то же время включает и фантастику, вымысел.
В современном мировом литературном процессе наблюдается большое
разнообразие. Отечественное литературоведение все активнее изучает мировой
художественный процесс и стремится определить место литературы Казахстана в
этом сложном общемировом духовном контексте.
Мухтар Ауэзов был тем, кто более всего способствовал развитию казахской
народной драмы и кто стал одним из наиболее значительных казахских
драматургов и прозаиков. Ныне он наиболее известен благодаря своему
эпическому роману Абай и вкладу в историю казахской литературы и
фольклора... Абай - больше, чем биографический роман. Это
калейдоскопическое исследование казахского общества конца ХIХ века на фоне
жизни Абая и событий, происходивших в роде Абая – тобыкты, приблизительно с
1858 по 1887 годы.
Томас Виннер, США
ПРОБлемы перевода
На сегодняшний день в мире сохранилось более 5000 языков. Достаточно знать
семь основных - китайский, английский, русский, испанский, французский,
португальский и арабский - чтоб получить возможность изъясняться с
подавляющим большинством населения земного шара. Да и если общего языка
найти не удалось, на что переводчики? Никаких проблем! Так думают многие.
Как бы не так...
Точный перевод - дело практически немыслимое. "Tradditore - traitore",
"переводчик - предатель" - так говорили итальянцы, которых эта проблема
беспокоила со времен Римской империи, вынужденной находить общий язык с
многочисленными вассальными народами. Даже если не просишь, а приказываешь,
надо, чтобы понимали твой приказ. А ловушек тут хватает.
Философия перевода
Определимся с понятиями. Важно понимать, что сам перевод является лишь
частью сложной и многоступенчатой структуры обмена информацией между
людьми. Информация существует для нас в виде последовательности мыслей,
ощущений и чувств, совокупности образов, желаний и галлюцинаций. А
поскольку читать мысли мы не умеем, то, чтобы передать информацию, человек
придумал различные материальные способы ее отображения, одним их которых
является текст. Превращаясь в текст, информация заведомо искажается. Чаще
всего, она упрощается, что выражается обычно в ограничении толкований. При
чтении любого текста — пусть даже и не являющегося информационным объектом,
неизбежно второе искажение: информация, заложенная в него, сложным образом
взаимодействует с информационными потоками читателя. В результате он может
воспринять эту информацию хоть сколько-нибудь адекватно, не столько в силу
своих личных качеств, сколько в силу того, что принадлежит к одной культуре
с автором, или, иначе говоря, находится в одном с ним информационном
пространстве.
Если же автор и читатель принадлежат к различным культурам, задача
информационного обмена между ними усложняется многократно. Установление
соответствия между разными областями информационного пространства и назовем
трансляцией.
Перевод с одного языка на другой языка это один из самых простых способов
трансляции информации, представляющий собой совокупность операций,
устанавливающих соответствие между текстами, принадлежащими разным
культурам.
Если исходный и транслированный тексты совпадают, языки, между которыми
устанавливалось соответствие, можно назвать эквивалентными. Понятно, что в
большинстве случаев ожидать полного совпадения между текстами переводчику
не приходится. В лучшем случае языки окажутся адекватными: почти для всех
понятий операция трансляции будет обратима. При адекватности языков
количество “непереводимых выражений” относительно мало по сравнению с их
общим словарным запасом. (Кстати, далеко не все языки являются адекватными.
Эскимосский язык, например, н
Непереводимые конструкции
"кричали женщины "Ура!" и в воздух чепчики бросали", которое мы безмятежно
используем в речи и даже не задумываемся - какие чепчики? Грибоедов и его
потенциальные читатели прекрасно знали французскую идиому "она забросила
свой чепец за мельницу", т.е. пустилась во все тяжкие. Мельницу, спасибо
Александру Сергеевичу, мы благополучно потеряли, а все остальное
используем, не понимая, откуда взялось. Да оттуда же, что и выражение "не в
своей тарелке" - от тонкостей перевода. По-французски "асьет" - и тарелка,
и настроение, расположение духа. Кто первый раз ошибся? Не знаем и не
узнаем...
Еще один пример:
Английское head и русское голова обозначают в своих прямых значениях одну и
ту же часть тела, но для англичанина в семантике этого слова содержится
отсутствующее в русском языке указание на то, что в голове помещаются зубы,
глаза и язык. Это делает возможным употребление в английском языке таких
высказываний, как: You are not expected to say anything here and you can't
keep too quiet a tongue in your head. I could hear his teeth rattle in his
head. I've got an eye in my head! I could bring down a running rabbit at
fifty paces without a blink. При переводе таких высказываний придется
отказаться от использования ближайшего эквивалента слову head, и в русском
переводе язык и зубы будут находиться не в голове, а во рту, а глаза - на
лице.

ИМЕНА СОБСТВЕННЫЕ
Трансляция имен представляет собой едва ни не главную трудность
классического перевода — здесь несоответствие контекста выступает в зримой
форме. Имя лишено смысла и воспринимается чисто фонетически. Культурная
традиция содержит определенные правила восприятия звукосочетаний — в разных
культурах разные. Так, в русскоязычной среде имена Маша и Мэри может носить
героиня сказки, а имена Мария и, тем более, Марая — нет. Алиса — идеальное
сказочное имя, а Элис больше подходит для детективной повести. Имена Кейт и
Джиллиан вообще не осознаются как женские.
Вариантов решения этой задачи не счесть. Чаще всего имена даются в
буквальном написании: Robert — Роберт, иногда — в транскрипции: Alice —
Элис. Используется и нечто среднее: Kate — Кэт (хотя правильнее — Кейт).
Имена формально переводят на русский язык: Kate — Катя, Julia — Юля,
контекстуально транслируют: Аня в стране чудес, Соня в стране чудес,
русифицируют: Виолетта. Нэнси.
В двадцатые годы в военно-исторической литературе распространилась традиция
давать иноязычные имена и названия на языке оригинала — хорошая идея, но,
увы, неприемлемая для художественного перевода.
Конструкции, обладающие широким семантическим спектром, переводятся “по
контексту”.
Другими словами — как бог на душу положит. И какой бы вариант не выбрал
переводчик. Его обязательно обвинят в пренебрежении оригиналом. Конечно.
“Pattern” в “Хрониках Эмбера” Р. Желязны не означает “Лабиринт”. Что делать
переводчику? Давать транскрипцию? Предлагать читателю трехстраничную сноску
об употреблении термина “Pattern” в английском языке (образец, модель,
форма, выкройка, узор, стиль, лекало и т. д.)? Или предпочесть термин из
ассоциативного ряда? И то плохо, и другое, и третье.
Еще хуже обстоит дело с формализацией перевода, сохраняющего контекст.
Переводчик оказывается в положении конструктора, которому предлагают
скопировать новейший американский истребитель, и при этом, предупреждают,
что аналогичных двигателей промышленность не производит; отечественный
радиолокатор весит двенадцать тонн, а для питания бортовой ЭВМ требуется
дополнительная электростанция, не говоря уже о том, что термоустойчивой
пластмассы тоже нет... но тактико-технические данные должны, тем не менее,
строго соответствовать.
Например, одна известная книга еще застойных времен была переведена с
участием, кажется, полковника ВВС. Тем не менее, главный герой умудрился
проехать "под пропеллером DC-9". На всякий случай - DC-9 это реактивный
самолет, так что с пропеллерами у него туговато.
Факт наличия непереводимых языковых конструкций является результатом
различия культур, “Непереводимость” есть следствие того, что в рамках одной
психики не могут одновременно реализовываться взаимоисключающие
информационные структуры.
Найдите немецкий аналог известной строки Некрасова: "Как женщину, он Родину
любил", если “Родина” на немецком — “Фатерланд”, слово мужского рода...
Льюис Кэрролл, прекрасно понимающий непереводимость своих сказок,
рекомендовал именно такой путь: построить полный аналог исходного текста на
материалах другой культуры.
Так что, возможно, решение проблемы перевода вообще не лежит в плоскости
лингвистики. Если нельзя адекватно транслировать текст, то, быть может,
удастся, оттранслировать психику читателя? Конструктивно это решение может
быть оформлено в виде прибора, который, определенным образом модифицируя
электронные потенциалы мозга и информационные потоки в нем, видоизменяет
всю систему первичных понятий и навыков, навязанных Вам культурой.
Разумеется, обратимо — на время чтения книги.
Тогда Вы будете читать Голсуорси, как англичанин, воспринимать юмор Марка
Твена, как американец конца XIX столетия, понимать “Сатанинские стихи”, как
человек, выросший на стыке индийской, исламской и христианской цивилизаций.
Задача трансляции окажется полностью решенной, а весь набор противоречий,
рассмотренный в этой статье, трансформируется в структурные противоречия
Вашей психики.
Мухтар Омарханович Ауэзов (1897 – 1961) – крупнейший
казахский писатель, выдающийся ученый и общественный
деятель. Его детство прошло в Чингисских горах, на родине
великого Абая. Большое влияние на воспитание Мухтара
Ауэзова оказал его дед. Вот как об этом рассказал писатель
в автобиографии: Раннее детство я провел в ауле, там же
начал обучаться грамоте. Учил нас, своих внуков, дед Ауэз
(от его имени и происходит моя фамилия).
Помню безоблачное теплое весеннее утро. На лужайке перед
зимовкой резвятся телята, прыгают милые детскому сердцу
ягнята и козочки, а по небу, подобно белокрылым пери из
бабушкиных сказок, далеко растянувшейся стаей летят
озаренные солнцем лебеди. И вдруг все очарование весеннего
дня исчезает: нас зовут в душную низкую зимовку к деду.
Увидев в его руках толстую рукописную книгу, я понимаю,
зачем меня звали, и огорчаюсь еще больше. Дед начинает
показывать мне в книге арабские буквы, и у каждой из них
такое трудное название...
Книга эта была сборником стихов Абая. Ауэз, друг и
искренний почитатель его таланта, решил обучать нас
грамоте по стихам любимого поэта, надеясь внушить любовь к
ним и своим внукам.
Продолжив учебу в медресе, училище, учительской
семинарии, университете, аспирантуре, Мухтар Ауэзов стал
одним из самых образованных людей в Казахстане.
Ауэзов в детстве зачитывался книгами Джека Лондона,
американского писателя, а став взрослым, перевел на
казахский язык его повесть Белый клык и не раз повторял,
что его рассказ о волке Серый Лютый (Коксерек) написан
в том же ряду, что и рассказы Джека Лондона, Чехова, Льва
Толстого. Я тоже пытался показать психологию, повадки
животного, - писал Ауэзов. - Мои детские впечатления о
жизни в ауле, охотничьи увлечения помогли полнее ощутить
невидимые нити, скреплявшие отношения человека к этим
извечным спутникам кочевий и зимовок. Я помню, как
драматический поединок человека и волка у Джека Лондона
потряс мое воображение.

СЕРЫЙ ЛЮТЫЙ
Большой овраг близ Черного холма безлюден, но хорошо известен пастухам
окрестных аулов. Из этого оврага нередко приходит беда.
Черный холм, точно меховой шапкой, покрыт низкорослыми кустами
караганника и таволги. Верхушки караганника бледно, нежно зеленеют - на них
раскрылись почки. Овраг сплошь зарос шиповником. Под его колючим пышным
ковром скрыты волчьи норы.
Прохладный майский ветер порывами задувает из оврага, далеко разнося
запах молодых трав и дикого лука. Кусты шевелятся и угрюмо, сухо шелестят,
словно перешептываясь.
Поздней весной в овраг к старым норам пришли волк и волчица. Старые норы
размыло полой водой, в них мог бы свободно влезть человек. Волки вырыли
поблизости новую, более тесную нору и соединили ее со старыми узкими
темными лазами.
Волчьи лапы вскоре утоптали свеженарытую землю. Белесая шкура волчицы не
успела облинять, когда в логове появились дымчато-серые волчата.
Тихим утром волчица лежала на солнцепеке, под высокими метелками конского
щавеля. Здесь было безветренно, жарко, ее разморило. Она дремала, изредка
приоткрывая мутный глаз. Бока у нее опали, соски набухли молоком. Кожа на
спине подергивалась, соски непрестанно вздрагивали.
Слабый хруст донесся из-за кустов. Волчица вскочила, взметнув с земли
летучие клочья белой шерсти, и оскалилась, глухо ворча. Волчата барахтались
у ее ног.
И тотчас, перелетев через ветвистую стенку кустов, перед волчицей
плюхнулась туша ягненка. Следом бесшумно выскочил крупный, тяжелый волк с
низко опущенным хвостом. Роняя с морды красноватую пену, он обнюхал
волчицу, а она жадно лизнула его в окровавленную скулу.
Ягненок был еще жив. Волк и волчица набросились на него и в одну минуту
разорвали на части. Две белозубые прожорливые пасти большими кусками
глотали легкое, нежное мясо. Зеленые глаза злобно горели.
Сожрав ягненка без остатка, волк и волчица повалялись в сочной пахучей
траве и растянулись на ней во весь рост. Потом поочередно стали отрыгивать
проглоченное мясо.
Волчата один за другим подползли к мясу и, урча, толкаясь, стали его
трепать. Только двое, родившиеся последними, были еще слепы. Волчица
подтащила их к себе и положила около сосков.
На другой день, когда солнце стояло в зените, волчица издалека
почувствовала стойкий, густой конский запах. Быстро затолкав волчат в нору,
она скрылась в кустах.
Послышались людские голоса, конский топот.
Люди съехались у самого логова, спрыгнули с коней. О землю дробно
застучали длинные пастушьи дубины.
Волчица стояла в шиповнике на крутом откосе оврага, вывалив из оскаленной
пасти язык. Она все видела.
Набрасывая на головы, на шеи волчатам крепкие ременные путы, двуногие
вытаскивали их одного за другим из темной норы. Пятерых уже прикончили.
Одному перебили задние лапы и бросили около обгрызенной головы ягненка.
Волчонок
будет ползать, скулить, и волки унесут его и надолго уйдут из этих мест. А
самого маленького из выводка люди взяли с собой.
Стих в овраге конский топот. Матерый черногорбый волк и белая волчица с
двух сторон подошли к лежащему пластом волчонку и свирепо оскалились на
него, а затем друг на друга. Волчица схватила волчонка и скользнула вверх
по оврагу. Волк высокими, летучими прыжками понесся за ней.
Логово опустело.
Жил в ауле мальчик по имени Курмаш. Ему и достался слепой волчонок.
Старшие говорили: серый попал к людям слепым - может быть, он приживется в
ауле.
Курмаш не расставался с ним; приготовил для него чистую плошку, мягкий
кожаный ошейник.
Дня через два волчонок открыл глаза, но из юрты не высовывался - снаружи
доносился лай и жутко пахло псиной. На ночь Курмаш брал волчонка к себе под
одеяло, ради него мальчик ложился теперь спать врозь со старой бабушкой,
которую любил больше всех на свете.
Она не одобряла его привязанности к слабому, прозрачно-серому зверьку с
острыми, точно колючки, зубами.
- Он еще не прозрел, когда у него выросли клыки, - говорила бабушка. - Не
успеет встать на ноги - прижмет к затылку уши.
И мальчик сердился на нее.
К середине лета волчонок подрос, окреп и ничем не отличался от аульных
щенков, своих однолетков. Будь он полохматей, он походил бы на маленького
волкодава. Но жизнь в ауле была для него неволей. Пастушьи псы не хотели с
ним примириться, как и старая бабушка. Рычащие, ощеренные пасти встречали
его всякий раз, когда он
отваживался показаться из юрты.
Курмаш заступался за него, и верные сторожевые псы отходили от мальчика,
обиженно огрызаясь. Ему хотелось в степь, в высокие многоцветные травы, в
неизведанный простор.
Однажды рослый черно-пегий пес из Большой юрты подстерег, когда мальчика
не было поблизости, отогнал волчонка от его юрты, повалил и долго мял
тяжелыми клыками. Подоспели другие псы и с упоенным лаем принялись хватать
серого за ноги и за бока. Прибежали дети и взрослые, едва отбили волчонка.
Потрепанный, искусанный, он отполз к юрте, сел к ней спиной и беззвучно
оскалил белозубую пасть.
- Ишь какой немой... Гордый! - удивились мужчины. - Щенок бы сейчас
своим визгом землю просверлил.
А женщины сказали:
- Ворюга! Потому и немой...
И это было верно. Даже Курмаша изумляла и тревожила прожорливость
волчонка. Мальчик баловал, кормил его безотказно, намного сытнее, чем
собак. А волчонок, казалось, никогда не мог насытиться.
Аульные псы ходили поджарые, они были неприхотливы. У волчонка туго
налились бока и грудь, заметно рос жирный загривок. А он был постоянно
голоден и рыскал по юрте, поводя черным влажным носом.
При людях он не притрагивался к еде, отворачивал от нее морду. Но стоило
человеку отойти, как он мгновенно проглатывал все, что ему положили, и
тоскливо смотрел на пустую плошку, будто ничего не ел. Стоило людям
заглядеться, как он жадно хватал все, что было плохо положено и попадалось
ему на зуб. Утаскивал вареное хозяйское мясо, лакал простоквашу из казана,
будто она поставлена для него, грыз свежие шкуры, подвешенные сушиться на
остов юрты.
Частенько он попадался, и его колотили безжалостно. Он испытал и удары
скалкой, от которых гудело в голове, и острую, жгучую боль от тонко
свистящей плетки. Ловко увертываясь, он молча скалил белые клыки. Не было
случая, чтобы он, побитый, подал голос.
А между тем в ауле стали поговаривать, что по ночам он проскальзывает, не
замеченный собаками, в кошары и обнюхивает курдюки у ягнят, и овцы его
боятся. Кто-то видел, как он украдкой убегал в степь.
Курмаш не слушал аульных пересудов. Но как ни старался мальчик, как ни
учил своего серого, тот никак не мог понять, чем хуже еда, которую он крал,
той, что давали ему хозяева.
Курмаша он не опасался, ел при нем. Когда мальчик протягивал ему мясо,
волчонок не брал, а выхватывал кусок из его рук. Но Курмаш ни разу не
поднял на него палки, которой отгонял псов. Мальчик любовался волчонком,
его сумрачным независимым взглядом исподлобья, его слегка темнеющим грозным
загривком, его растущей день ото дня упрямой силой.
И назвал Курмаш своего любимца Коксерек, что означает Серый Лютый.
К исходу лета Серый Лютый стал уже мало похож на аульных псов.
Голенастый, как теленок, крутогорбый, как бык, он перерос их всех. Хвоста
он не поднимал по-собачьи и оттого казался еще рослей, а загривок и спина
его напоминали натянутый лук.
Теперь он не убегал от черно-пегого кобеля, и собаки перестали задирать
его. Едва он поворачивал к ним лобастую каменно-серую морду и сморщивал
верхнюю губу, те кидались врассыпную.
Обычно собаки, завидев его, держались сворой. И он, и они всегда были
настороже.
Никто не замечал, чтобы волк резвился в ауле. Не играл он и с Курмашем.
Кличку свою помнил хорошо и прибегал, когда его звали Курмаш или старая
бабушка, но бежал неторопливо, ленивой трусцой и не махал хвостом.
Собак не трогал, не оборачивался на их лай, не гнался за убегавшими. Чаще
всего он лежал в тени юрты, выпрямив острые уши, и угрюмо щурил зеленые
глаза.
Курмаш гордился молчаливым зеленоглазым зверем и весело смеялся, когда
соседские собаки, визжа от страха, пускались от него наутек. По правде
сказать, мальчик и сам побаивался Серого Лютого, но ни за что не признался
бы в этом даже старой милой бабушке.
Хозяин черно-пегого пса хвастался:
- Что ваш серый, вислохвостый! Мой чернопегий враз его скрутит, только
дай! Давно бы придушил, если б не отгоняли.
Как-то походя, пробы ради, он науськал черно-пегого. Пес, не колеблясь, с
азартным лаем бросился на волка, ударил его клыками в плечо. Метил он в
шею, но промазал. В последний миг волк увернулся и, прежде чем пес успел
отскочить, молча метнулся, в прыжке взял его за загривок и швырнул на
землю. Огромный пес покатился с пригорка, точно беспомощная жирная овца.
Волк тоже промахнулся, иначе вырвал бы у пса горло.
Выбежал Курмаш и отозвал Серого Лютого, а хозяин отогнал своего черно-
пегого...
Поздним вечером два волка неожиданно напали на овец, которые паслись
неподалеку от аула.
Чабан поднял страшный крик, свист. Прискакали на конях из аула подростки
и старшие. С оглушительным лаем дружной сворой примчались на выручку все
аульные псы, а с ними и Серый Лютый.
Волки ушли в степь. За ними погнались – не догнали.
На ближних холмах всадники и собаки остановились. Вдали, по высокому
гребню Черного холма, в тусклом, неясном свете скользили серые тени.
- Раненько они нынче объявились, - сказал чабан.
И только Курмаш заметил, как по волчьим следам, почти касаясь мордой
земли, бесшумно понесся Серый Лютый.
Мальчик отстал от людей и пеший бесстрашно пошел в темноту, к Черному
холму. Долго ласково звал:
- Коксерек! Кок-се-рек...
Но Серый Лютый так и не пришел на его зов.
Волк появился в ауле ночью. Встав на виду у своей юрты, он неторопливо
поскреб железными когтями сухую утоптанную землю, взметая клубы пыли.
Поднял голову к звездному небу и втянул в себя по-осеннему студеный воздух,
жадно внюхиваясь в слабые дуновения со стороны Черного холма.
Днем Серого Лютого видели в ауле, а ночью он опять ушел в степь...
Пропадал трое суток. Вернулся отощавший, люто голодный, но по-прежнему
угрюмый и без ошейника. Когда Курмаш окликнул его, он подошел, низко и
словно бы угрожающе опустив голову. Мальчик обрадовался, обхватил его за
короткую мускулистую шею. Волк вырвался, прижал к затылку уши, но даже
бабушка не стала его бранить и захлопотала, готовя еду.
Ел он страшно, и Курмаш отступил от него подальше.
- Ого! Сказывается порода, - сказал Курмашу отец. - Глаза-то у зверя
зеленые-презеленые, днем горят. Пора, сынок, содрать с него шкуру.
И мальчик задрожал, боясь, что теперь старшие не уступят ему, погубят его
волка.
Но Серый Лютый словно понял, что говорят о нем. Едва люди отвернулись, он
исчез. Никто не видел, когда он ушел из аула.
Много дней затем Курмаш напрасно искал его и зарослях чия - с тоской, с
угрозой. Тщетно! Минула ветреная осень, белой кошмой покрыла степь суровая
зима. Серый Лютый не возвращался.
До поздней осени он кормился зайчатиной далеко от родных мест, не
брезговал и мышковать. Суслики были жирны, и он лакомился ими, как лиса. А
по снегу голод пригнал его к людским зимовкам, овечьим загонам.
Теперь он пришел крадучись, как чужой. шерсть поднималась на нем, когда
он видел людей. Ночь за ночью он кружил, петлял по заснеженным холмам,
оставляя на снегу летучий след пяток и когтей. Пар клубился у его слегка
сморщенной серой морды. Он останавливался с подветренной стороны, и в нос
ему бил густой сытный запах хлева и скота, а в уши - собачий беспокойный
лай. Волк свирепо клацал клыками. Сейчас собаки так же чутки, как он
голоден.
В глухой пуржистый час он попытался приблизиться к зимовке. Но бессонные
псы словно знали, откуда он подойдет. Его встретила вся свора во главе с
черно-пегим, прогнала.
Ветер стих, подморозило. Волк заплясал, приседая на задние лапы. Жесткий
снежный пласт обжигал ему пятки, черные уголки пасти мерзли, брюхо стянула
голодная боль. Мелкой рысцой волк поднялся на холм. Снег искрился под
сильным лунным светом. Серый Лютый вскинул голову к небу и, застыв в
судорожной, не испытанной прежде истоме, протяжно, уныло завыл.
Тотчас в ауле вскипел оголтелый собачий лай.
Серый Лютый не опускал головы. И вдруг издалека, с Черного холма, донесся
невнятный, тоскливый отклик. Волк выпрямился, дрожа. Кто-то ему вторил,
манил его. Он вслушался, повел носом и стремительно понесся на зов.
У схода в большой овраг он остановился настороженный, вздрагивая от
сильного озноба. С Черного холма к нему спускалась снежно-белая волчица.
Серый Лютый не подпустил ее к себе. Она подходила, он отскакивал, скаля
зубы, прижимая уши. Но уйти он не мог. И когда она пошла по его следу,
вынюхивая его, а потом повернулась, жалобно повизгивая, и ткнулась теплым
носом ему в пах, он не тронулся с места. Волчица тихо побежала прочь. Он
догнал ее и лизнул в скулу.
Плечом к плечу они пустились вверх по оврагу, пролетели его насквозь и
повернули к людскому жилью. По гребням холмов они за полчаса
безостановочно, неутомимо проложили гигантский полукруг двойного редкого
следа, и только наст звонко похрустывал под их лапами. Затем, словно
сговорясь, они также рядом помчались вниз, к аулу.
Луна зашла. Ночь была на исходе. Серый Лютый и белая волчица вихрем
пролетели аул, как большой овраг, и оба увидели, как от желтоватого сугроба
у овчарни за ними метнулся вдогон длинношерстный кудлатый пес, увлекая за
собой всю свору. Это был, конечно, черно-пегий.
Волки неслись от аула во весь мах. Черно-пегий не отставал, надрывисто,
натужно лая. Свора за ним растягивалась, редела. И Серый Лютый умерил скок,
злобно прислушиваясь к лаю, - пес разрывался от ярости, от гнева.
Близ лощины свора остановилась, остановился и черно-пегий кобель и
побежал обратно, к своре. Волчица первая кинулась за ним.
В безлюдной степи собаке трудно убежать от волка. Но черно-пегий не
струсил, хотя остался один. Он жил для того, чтобы драться с волком, и, не
колеблясь, сцепился с волчицей, когда на него налетел Серый Лютый и подмял
под себя. Волчица с визгливым рычанием впилась псу в горло.
Вскоре от огромного черно-пегого остались лишь хвост, обглоданная голова
да редкие клочки шерсти. Даже окровавленный снег волки проглотили.
Нажравшись, они ушли к Черному холму и в овраге повалялись на чистом
снегу.
С той ночи они не разлучались. И пошла гулять по округе серая беда.
То тут, то там, близ Черного холма и далеко от него, волки задирали овец,
резали коров и лошадей, валили верблюдов, губили лучших сторожевых псов и
ускользали безнаказанно.
От аула к аулу ползла худая молва.
- Их целая стая, серых бесов, и все, точно оборотни, человека не боятся.
Ничуть не боятся – вот что! Вожак у них матерый, с теленка ростом, до того
лют, до того страховиден... Не бежит, даже когда человек подходит к нему на
длину соила! Подойти-то боязно, налетит стая с одной стороны, чабаны
кидаются туда, собаки их травят, а тем временем вожак с другой стороны
уносит на горбу овцу...
Подолгу волки не держались на одном месте. Сегодня их видели у Черного
холма, а завтра верстах в десяти, двадцати, тридцати южнее, восточнее.
Известно: волка ноги кормят.
Степь в том краю холмистая, овражистая, заросла кустарником. Любо-дорого
посмотреть на нее с Черного холма: точно море в бурю, она горбится высокими
валами, кипит мохнатыми гребнями. В таких местах удобно волку, хлопотно
пастуху. Легко подобраться невидимкой к стаду, к загону, легко подстеречь,
отбить отставшую скотину. И трудно выследить серого, невозможно предвидеть,
откуда он выскочит неслышной дымчатой тенью. А снежной зимой и выследишь –
не догонишь! Глубоки сугробы. Волк уходит целиной. Наст волка держит, а
всадника нет: проваливается конь, не скачет - вспахивает снег.
Попробовали у большого оврага, где не раз находили волчьи норы,
подбросить отравленное мясо и покаялись. Разве оборотни возьмут отраву?
Молодые аульные псы-недоумки подобрали мясо у оврага и там же остались
лежать. Волки не тронули и застывшие собачьи туши.
Сытной была для волков та зима. Серый Лютый все рос и рос, наливаясь
каменным весом, но по-прежнему не мог утолить свою страшную жажду мяса и
крови.
Лишь к весне как будто слегка приглох его голод, и в жилах у него
ненадолго зажглась иная жажда.
Снег в степи рыхлел, темнел. На холмах появились рваные пятна проталин,
оголялась рыжая вязкая земля.
Небывалая игривость обуяла Серого Лютого. На бегу он стал суетлив,
никчемно кружил, метался около волчицы, как щенок. Она ложилась отдыхать, а
он приплясывал близ нее, поднимая вихри искрящегося снега, дурашливо прыгал
через нее, толкал грудью, лапами, мордой. Она сердито огрызалась, а он
хватал ее за шею и, подержав, отпускал. Иногда он подолгу трепал ее за
шиворот, не давая вырваться. Она сварливо визжала, кусалась.
Потом она подобрела и стала чаще обнюхивать его и лизать.
Севернее Черного холма лежали обширные мелководные соленые озера. Берега
их тесно поросли чием и камышом. Места дикие - не зря над зарослями
постоянно висит птичий грай. Сюда белая волчица увела весной, когда буйно
зазеленели берега озер, Серого Лютого.
Теперь он охотился далеко от родных краев. А волчица не покидала логова и
кормилась птичьими яйцами, подобранными в камышах.
Раз он ей принес бараний курдюк, но она не встретила его у норы, как
обычно. Он беспокойно заскреб лапами землю, и она вылезла из норы
обессиленная, едва волоча ноги.
Из норы исходил сильный незнакомый запах. Серый Лютый грозно ощетинился,
сунул в нору оскаленную морду и вытащил зубами хлипкого, неказистого
волчонка.
Волчица, слабо тявкая, кинулась к нему, но не смогла ему помешать. Серый
Лютый бил маленького слепого волчонка о землю, пока тот не превратился в
бесформенный серый комок, потом с отвращением швырнул через себя.
Когда он обернулся к волчице, она лежала между ним и норой, и к ней
подползали другие волчата, тыкались ей в соски.
Серый Лютый, угрюмо облизываясь, лег в стороне.
Волчица стала выходить с ним на охоту, но была еще неповоротлива, грузна
и то и дело убегала к своему выводку. Нередко они возвращались в логово, не
солоно хлебавши, ничего не добыв, и он алчно поглядывал на волчат, а она
кусала его, гоня от норы.
Ранним апрельским утром, когда волчата уже прозрели, Серый Лютый и белая
волчица бежали вдоль озера к своей лежке, она впереди, не позволяя себя
обогнать, он - вплотную за ее хвостом, и вдруг почуяли человека. Птицы
тучей поднялись над гнездами, топотали кони, стучали о землю пастушьи
дубины... Волки прятались в камышах, пока не стихло кругом. А подкравшись к
логову, нашли в нем лишь одного волчонка с перебитыми лапами.
Несколько суток волчица неотступно бродила вокруг аула, куда люди увезли
других ее волчат. Тщетно Серый Лютый отзывал ее. Она не шла за ним - и их
заметили.
Подсохла, зацвела земля. Кони быстро набирали силу на сочных весенних
травах. И в один теплый голубой день волки услышали за собой шумную погоню.
Трое всадников на резвых конях выгнали волков из большого оврага, что у
Черного холма.
Серый Лютый летел, как стрела. Еще в овраге волчица отстала от него.
Соски у нее не успели затвердеть, и она была ... продолжение

Вы можете абсолютно на бесплатной основе полностью просмотреть эту работу через наше приложение.