КАЗАХСТАНСКАЯ ТРАГЕДИЯ

Тип работы: Курсовая работа
Бесплатно: Антиплагиат
Объем: 28 страниц
В избранное:

КАЗАХСТАНСКАЯ ТРАГЕДИЯ

Автор: Ж. В. АБЫЛХОЖИН, М. К. КОЗЫБАЕВ, М. Б. ТАТИМОВ

На рубеже 20 - 30-х годов в сфере экономики и общественно-политической
жизни нашей страны на долгие и мучительные десятилетия воцарился
тотальный дух "силовой" политики. Глубоко трагические последствия
возымела эта роковая данность в сельском хозяйстве. Поставленные во
главу угла политики в деревне внеэкономические императивы выхолостили
ленинскую идею кооперирования крестьянства, подменив ее ориентацией на
чуждые социализму методы и жесточайший командно-административный террор.
"Великий перелом" начинал безжалостно разламывать сельские структуры,
исподволь подготавливая грядущие проблемы общества. В этих условиях
основным движителем процесса кооперирования непосредственных
производителей становились не столько действительное творчество масс и
осознанная "снизу" экономическая целесообразность, сколько грубая сила и
санкционированное "свыше" принуждение с его системой противоправных
атрибутов обеспечения. И одним из первых подтверждений тому служил факт
директивного установления зональных сроков и темпов проведения
коллективизации сельского хозяйства, когда вся страна, словно театр
военных действий, была поделена на ударные плацдармы и районы
эшелонированного продвижения кампании.

Казахстан волею сталинского руководства был отнесен к той региональной
группе, где коллективизацию необходимо было в основном завершить весной
1932 г. (за исключением кочевых и полукочевых районов)1 . Тем не менее в
республиканском чиновничье-бюрократическом руководстве даже эти
форсированные сроки воспринимались как некая планка, которую во что бы
то ни стало нужно "перепрыгнуть". Например, в постановлениях V пленума
Кзыл-Ординского окружкома ВКП(б) прямо ставилась задача полностью
коллективизировать сельское хозяйство округа уже к концу 1930 - началу
1931 года2 . По-видимому, иного мышления в условиях командно-
административной системы попросту не могло и быть, и коллективизация
воспринималась только как очередная ударная кампания, о проведении
которой надо по возможности скорее рапортовать. Поэтому вся партийно-
политическая работа и деловые качества местного аппарата стали
оцениваться исключительно по одному критерию - проценту
коллективизированных хозяйств.

АБЫЛХОЖИН Жулдузбек Бекмухамедович - кандидат исторических наук, старший
научный сотрудник Института истории, археологии и этнографии АН КазССР;
КОЗЫБАЕВ Манаш Кабашевич - член-корреспондент АН КазССР, директор
Института истории, археологии и этнографии АН КазССР; ТАТИМОВ Макаш
Байгалиевич - кандидат педагогических наук, старший научный сотрудник
Центра по изучению национальных и межнациональных отношений АН КазССР.

1 КНСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. Изд.
8-е. Т. 4, с. 384.

2 Ленинский путь. Кзыл-Орда, 7.II.1930.

стр. 53

Директивные органы как будто бы и предостерегали от чрезмерного
забегания вперед, однако имевшиеся на этот счет многочисленные
прецеденты в большинстве своем квалифицировались лишь как "издержки
революционного рвения" или неопытность и в крайнем случае вызывали
дисциплинарные взыскания, тогда как обратные тенденции расценивались как
проявление "правого оппортунизма" или даже вредительство. А подобные
обвинения уже в то время были чреваты самыми печальными последствиями.
Районы и округа республики соревновались друг с другом в напыщенности
победных реляций. Газеты не успевали давать ежедневно меняющуюся
информацию с "колхозного фронта". С каждым месяцем кампания приобретала
все более ненормальный характер. Если в 1928 г. в Казахстане было
коллективизировано 2% всех хозяйств, то уже на 1 апреля 1930 г. - 50,4,
а к октябрю 1931 г. - около 65%3 . В некоторых районах были перекрыты и
эти показатели. В Уральском и Петропавловском округах на это же время в
колхозах числилось свыше 70% имеющихся там хозяйств4 . К началу осени
1931 г. в республике насчитывалось 78 районов (из 122), где
коллективизацией было охвачено от 70 до 100% дворов5 .

Однако если количественные характеристики вызывали на всех уровнях
иерархической отчетности чувство оптимизма, то их качественная ипостась
порождала сомнения. Не случайно в документах того периода все чаще
повторялись эпитеты типа "бумажный", "дутый", "лжеколхоз". Даже наиболее
беспрекословные и готовые на все функционеры в своих комментариях для
вышестоящих инстанций были вынуждены признать, что подавляющее
большинство стремительно "организовавшихся" колхозов не выдерживает
сколько-нибудь серьезной критики и может считаться таковыми лишь весьма
условно 6 . Но даже эти вынужденные признания не смущали краевое
руководство, которое несмотря ни на что продолжало "накручивать" темпы
кампании.

Нарушения принципа добровольности и элементарной законности с самого
начала приняли повсеместный характер. Сплошь и рядом во время проведения
сельских сходов вместо вопроса: "Кто хочет вступить в колхоз?", звучало:
"Кто против коллективизации?". В тех случаях, когда крестьяне не
проявляли "доброй воли" и не спешили избавляться от "буржуазной" частной
собственности, им напоминали о существовании административных способов
вовлечения в колхозы. Наиболее типичными и распространенными являлись
такие приемы принуждения, как лишение избирательных прав, угрозы
выселения за пределы района проживания или превентивный арест, так
сказать, в "воспитательных целях"7 . Излюбленным средством наиболее
рьяных "коллективизаторов" было огульное зачисление колебавшихся в так
называемые подкулачники. Эта категория представлялась столь
универсальной, что позволяла чиновным исполнителям подвести под нее кого
угодно. Чрезвычайный характер кампании с особой силой проявился в
проведении курса на ликвидацию кулачества и байства как класса,
затронувшего не только эксплуататорские слои аула и деревни, но и
большую часть зажиточных (но при этом трудовых) и середняцких хозяйств.

Своего рода предтечей обрушившихся на крестьянство репрессий стали
сельскохозяйственные заготовки. Уже в ходе их произошла заметная
эскалация силового нажима. О масштабах его можно судить хотя бы по тому
факту, что в течение только двух хлебозаготовительных кам-

3 Жалнин Н. Очередные задачи колхозного движения в Казахстане. -
Народное хозяйство Казахстана, 1931, N 8 - 9, с. 91; Центральный
государственный архив (ЦГА) КазССР, ф. 247, он. 1, д. 242, л. 104.

4 ЦГА КазССР, ф. 5, оп. 11 д. 221, л. 133.

5 Жалнин Н. Ук. соч., с. 92.

6 Рукописный фонд Института истории, археологии и этнографии АН КазССР
(далее - Рукописный фонд), N 149. с. 20.

7 ЦГА КазССР, ф. 247, оп. 1, д. 439, лл. 24, 27.

стр. 54

даний (1928 - 1929 г. и 1929 - 1930 г.) ж только по трем округам
(Акмолинскому, Петропавловскому и Семипалатинскому) в результате
применения 107-й и 61-й статей Уголовного кодекса РСФСР были осуждены
34120 человек и подвергнуты административной ответственности 22307
хозяйств. Кроме этого взыскано штрафов и изъято имущества более чем на
23 млн. рублей, конфисковано скота - 53,4 тыс. голов, хлебных запасов -
631 тыс. пудов, различных строений 258 единиц. Показательно, что даже по
официальным данным в общей массе судебно и административно привлеченных
кулацкие хозяйства составляли несколько больше половины8 .

Заготовительные акции встречали сопротивление и со стороны только что
созданных колхозов. Многие руководители в то время еще не до конца
осознали, что решения о форсированном расширении сельхозартельной формы
производства во многом определились задачей обеспечения удобной и
бесконфликтной "перекачки" прибавочного (а очень часто и необходимого)
продукта деревни в фонд индустриализации. Они еще не успели свыкнуться с
мыслью, что общественные закрома должны рассматриваться не как элемент
расширенного воспроизводства колхозной экономики и повышения
материального благосостояния членов сельхозартелей, а скорее как
своеобразная транзитная база продвижения хлеба за кордон в целях
получения валюты.

Поэтому в первое время находилось немало работников, наивно пытавшихся
апеллировать к руководству. Бюро Мендыгаринского райкома партии долго и
упорно не соглашалось с твердыми заданиями по заготовкам, спущенным из
краевого комитета ВКП(б). Когда же нажим усилился, секретарь райкома с
откровенным разочарованием заявил: "Ну что же, раз так, то я возьму все
до квашни, разую и раздену все колхозы и они разбегутся" (и это
оказалось не столь уж далеко от истины). Из Карабалыкского райкома
сообщали: "Экономика района окончательно подорвана непосильными
планами". Колхозники, а также бедняки и середняки не имеют перспективы
своего существования. Мы оттолкнули от себя колхозников, они от нас
уходят"9 , И подобных "демаршей капитулянтского оппортунизма", как
расценивало все это тогдашнее руководство республики, было
предостаточно.

Однако все эти обращения не дали результатов, и колхозники вынуждены
были идти на всевозможные ухищрения, чтобы оставить себе на пропитание и
семена хоть какую-то толику выращенного урожая: не выкашивали полосы
хлеба у дорог, межей и арыков, оставляли на полях колосья, зерно на
токах, умышленно использовали неотрегулированные молотилки, чтобы
пропускать в солому зерно, и т. д.10 Вскоре, однако, эти "маленькие
хитрости" стали сурово пресекаться. По закону от 7 августа 1932 г. "Об
охране имущества государственных предприятий, колхозов и кооперации и
укреплении общественной (социалистической) собственности" за подобные
дела грозил расстрел, а при "смягчающих обстоятельствах" - десять лет
тюрьмы с конфискацией имущества11 .

Только за первый год действия этой антиконституционной нормы в
Казахстане было осуждено 33345 человек, из них 7728 колхозников и 5315
трудящихся-единоличников (как сказано в отчетах). Во второй половине
1931 г., то есть еще до принятия закона, по делам, связанным с
заготовками, было расстреляно 79 человек. Но даже эти вопиющие цифры
меркнут на фоне террора, развернувшегося позже. В отчетном докладе
Казахского отделения Верховного Суда за 1933 г. отмечается: "Уменьшение
количества приговоренных к расстрелу в период с 5 мая

8 Весь Казахстан. Алма-Ата. 1931, с. 77.

9 Борьба за хлеб - борьба за социализм. - Большевик Казахстана, 1931, N
12, с. 45.

10 Там же.

11 Собрание законов СССР, 1932, N 62, ст. 360.

стр. 55

по 1 августа 1933 г. на 44,5% (с 305 до 163 человек) нельзя признать
нормальным". Тут же запоздало констатируется, что "на 163 осужденных к
расстрелу только 18 классово- чуждых элементов" (последняя фраза ясно
дает понять, что социальная принадлежность могла служить "оправданием"
для лишения человека жизни).

Поводом для жестокого наказания могли стать самые мелкие провинности.
Примеров тому буквально сотни. Нарсуд Курдайского района приговорил к 10
годам лишения свободы колхозника Самойленко за одноразовое использование
"общественных" лошадей в поездке по личным делам; Усть-Каменогорский суд
дал тот же срок (меньше не было) Колпакову за то, что его дети украли" 6
кг проса, а середняку Астафьеву - за "кражу" 17 кг зерна (по-видимому,
судьи квалифицировали данное "дело" как крупное, ибо во многих случаях
"народные" судьи давали срок и за несколько сот граммов); Сталинский
нарсуд (совпадение глубоко символичное) отправил в лагеря колхозников Д.
Воробьева и Н. Дудина: по их недосмотру на колхозную лошадь свалился
стог сена и повредил ей глаз, и Б. Кочуга, ударившего лопатой
строптивого верблюда12 . Подобные определения судов являли собой
горестные реалии набиравшего силу сталинизма.

Крайне тяжелыми последствиями обернулось так называемое раскулачивание.
В директивах, доведенных до местных органов, указывалось, что удельный
вес ликвидируемых кулацких дворов по отношению к общей массе хозяйств не
должен превышать 3 - 5%. Во многих районах такого числа кулаков не
набиралось. Однако для командно-административной системы всякая
спущенная сверху установка без какого бы то ни было осмысления ударно
претворялась в жизнь. Поэтому численность раскулаченных почти всегда и
везде "подтягивалась" до самого верхнего предела. А нередко план "по
валу" выполнялся настолько усердно, что фактически превышал в два, а то
и в три раза субъективно установленный контингент. Так было в
Красноармейском районе Петропавловского округа, где экспроприации
подверглись 7% всех хозяйств (496 дворов), т. е. втрое больше, чем
насчитывалось индивидуальных налогоплательщиков. А в одном из сел
Боровского района Кустанайского округа было определено к выселению сразу
37 хозяйств13 , хотя трудно поверить, что там имелось такое количество
дворов кулацкого типа.

Подобные "достижения" имели очень простое объяснение: наряду с
эксплуататорскими элементами раскулачивались (а точнее,
"раскрестьянивались") и более или менее зажиточные и середняцкие
хозяйства. Достаточно было иметь, скажем, дом под железной крышей или
две лошади, чтобы попасть в разряд кулаков14 . Следует также учитывать,
что конкретные решения об экспроприации или выселении кулаков
принимались на общих сходах колхозников, бедняков и батраков. А
поскольку конфискованное имущество передавалось в качестве вступительных
взносов бедняков и батраков в неделимые фонды колхозов (к лету 1930 г.
доля стоимости имущества раскулаченных в неделимых фондах колхозов
Казахстана составила 25,2%)15 , а частью раздавалось бедноте, то подчас
"классово строгие" резолюции объяснялись просто корыстными и личными
интересами.

Нередко середняки и зажиточные попадали в "кулацкие списки" в силу
действия субъективно-эмоционального настроя массы, подхлестывае-

12 Приведенные здесь данные о репрессивных мерах, применявшихся в
соответствии с законом от 7 августа 1932 г., взяты нами из выкладок М.
Ж. Хасанаева, сообщенных им на региональной дискуссии по проблемам
истории коллективизации в республиках Средней Азии и Казахстана (Алма-
Ата, ноябрь 1988 г.).

13 Коллективизация сельского хозяйства Казахстана. Док. и м-лы. Ч. I
Алма-Ата. 1967, с 287.

14 Степной крестьянин, Кустанай, 17.ІІ.1930.

15 Ивницкий Н. А. Классовая борьба в деревне и ликвидация кулачества как
класса. М. 1972, с. 141.

стр. 56

мого всеобщим ажиотажем "нарастающей классовой борьбы" и чувством
причастности к разоблачению "затаившихся врагов", тем более что за
огульные обвинения не наказывали и даже поощряли занесением в число
"активистов" (на мутной волне администрирования появились сотни и сотни
таких беспринципных и корыстолюбивых лжеактивистов).

К сожалению, масштабы раскулачивания в Казахстане пока не поддаются
точной оценке, так как историки располагают фрагментарными сведениями на
этот счет. Тем не менее даже имеющиеся отрывочные данные позволяют
констатировать беспрецедентную массовость этого печального явления. В
самом деле, можно ли по другому интерпретировать тот факт, что уже на 15
марта 1930 г., то есть всего через месяц после принятия постановления
ЦИК и СНК КазАССР "О мероприятиях по укреплению социалистического
переустройства сельского хозяйства в районах сплошной коллективизации и
по борьбе с кулачеством и байством"16 , в республике было арестовано и
предано суду 3113 человек, а 2450 семей подлежало выселению за пределы
округа проживания17 .

Можно предположить, что в последующие месяцы репрессивные акции охватили
еще более широкий круг хозяйств. Косвенным образом на это указывают и
некоторые официальные источники того времени. Согласно одному из них, на
середину 1930 г. вследствие разбирательств различных комиссий было
освобождено из заключения 4073 "раскулаченных", возвращено из ссылки
1160 семей, прекращены судебные дела на 2664 человека, восстановлены в
избирательных правах 1618 "пораженцев", отменены штрафы с 1266 хозяйств,
возвращено конфискованное имущество 9533 хозяйствам18 . Приведенный выше
перечень включает лишь тех, у кого хватило сил достучаться в вышестоящие
инстанции. А сколько так и не смогли пробиться сквозь стену чиновничьего
равнодушия? Наконец, сколько тысяч были признаны "справедливо"
осужденными и правомерность экспроприации хозяйств которых властями не
ставилась под сомнение? Кроме того, раскулачивание не закончилось в 1930
году. По имеющимся данным (опять- таки далеко не полным), аресту и
выселению было подвергнуто 5500 семей в 1931 году19 . Немало хозяйств
было ликвидировано и в 1932 г., и в первой половине 1933 года. Рецидивы
раскулачивания продолжались и позже.

Таким образом, казахстанская деревня испытала сильнейший
административный нажим. Не случайно источники фиксируют на тот период
многочисленные факты не только самораскулачивания, но и
рассереднячивания. Суть последнего явления сводилась к тому, что часть
середняков и зажиточных крестьян, будучи не уверенными в своей
дальнейшей судьбе, предпочитали свертывать свои хозяйства или вообще
порывали с аграрной сферой деятельности. Все это еще более ускоряло
процесс раскрестьянивания, в ходе которого сельское хозяйство края
лишалось наиболее предприимчивых, опытных и квалифицированных
работников. Гримасой этого процесса было то, что люди, построившие свое
хозяйство изнурительным, продолжавшимся из года в год трудом,
отождествлявшие собой что называется "крестьянскую косточку",
выдворялись в спецпоселения для "трудового перевоспитания". Поистине
лицемерие командно- административного режима не ведало границ.

Глубоко антигуманная идеология сталинизма многое объясняет и в той
страшной трагедии, которая выпала на долю казахского аула. По своим
масштабам она затмила все сколько-нибудь известные прецеденты из
исторического прошлого народа. Событийная канва горестного мартиролога
складывалась здесь на все той же пагубной идее сверхфорсирован-

16 Коллективизация сельского хозяйства Казахстана. Ч. I, с. 273 - 280.

17 Жумабеков Ж. Ленинской дорогой. Алма-Ата. 1973, с. 155.

18 7-я Всеказахская конференция ВКП(б). Стеногр. отч. Алма-Ата. 1930, с.
109.

19 Ленинский кооперативный план и борьба партии за его осуществление М.
1969, с. 148.

стр. 57

щой коллективизации. Ее катастрофические последствия многократно
усугублялись извращениями по линии сельхоззаготовок и так называемого
планового оседания кочевых и полукочевых хозяйств.

Кампания по заготовкам скота с самого начала приняла в ауле характер
чрезвычайной акции времен "военного коммунизма" (хотя даже в тот трудный
период казахское хозяйство не знало ничего подобного). Размеры заготовок
определялись плановыми заданиями, но те, как оказалось, имели своей
расчетной основой фальсифицированные данные о количестве у населения
скота. Случилось это в том числе и потому, что более или менее
достоверные первоначальные сведения (налоговый учет Наркомфина) в ходе
своего продвижения от одной бюрократической инстанции к другой
претерпели существенные поправки в сторону увеличения (при этом
говорилось, что финансовые органы, дескать, не учли огромное количество
сокрытого от налогообложения скота).

В результате приписок и грубого волюнтаристского планирования в районы
спускались задания, намного превышающие реальную численность имеющегося
в наличии скота. Характерен пример Балхашского района, располагавшего
стадом в 173 тыс. голов скота, но получившего разверстку почти на 300
тысяч20 . Уже отсюда видно, что при заготовках востребовался даже тот
скот, стада которого существовали лишь в представлении заинтересованных
организаций.

Естественно, что очень скоро в краевые органы пошел поток жалоб. Но на
них мало кто реагировал. Да и сама реакция была вполне в духе времени.
Когда З. С. Торегожин (в начале 1931 г. - зам. наркома снабжения
Казахской АССР) озабоченно сообщил, что согласно рассчитанному им
балансу при существующих объемах заготовок животноводство в республике
вряд ли выстоит, незамедлительно последовала статья в журнале, в которой
давалась такая отповедь: "В балансе... ярко проявилась вся суть
правооппортунистической, механистической методологии, теоретическая
беспомощность, полное непонимание марксистско-ленинской диалектики...
Автор ухватился за количественное снижение поголовья. Последнее - факт.
Но ползучий уклонист за этим фактом не видит более существенных
экономических и политических изменений... За внешней, поверхностной
стороной событий близорукий эмпирик не видит действительного роста
социализма21 .

Не менее ярким "обличительным пафосом" отличались вердикты,
сформулированные в более высоких сферах. Например, Бюро Казкрайкома
ВКП(б), раздраженное исходящей от некоторых районных руководителей
критикой, вынесло специальное постановление: "Крайком решительно
осуждает тенденции отдельных районов и работников - не выполнить планы и
ослабить темпы мясозаготовок... под прикрытием разговоров о сокращении
стада, о необходимости сохранения производственного скота.., как
тенденции, вытекающие из правоопнортунистического непонимания
скотозаготовок как органической части социалистической реконструкции
животноводства, как важнейшего рычага обеспечения индустриализации
страны"22 .

Вскоре лозунг "Перегибов не допускать - парнокопытных не оставлять!",
рожденный зловещей иронией бездушных исполнителей, стал определяющим в
кампании. Как отмечал один из ее ретивых проводников, "миндальничать не
приходилось"23 . Тем более что по меркам заез-

20 VI пленуй Казахского краевого комитета ВКП(б). 10 - 16 июля 1933
года. Стеногр. отч. Алма-Ата. 1936, с. 232.

21 Искаков П. Методологические основы "торегожинщины". - Большевик
Казахстана, 1931, N 11, с. 40.

22 Постановление бюро краевого комитета ВКП(б) о мероприятиях по
выполнению решения декабрьского Пленума ЦК и ЦКК о скотозагатовках, -
Большевик Казахстана, 1931, N 1, с. 9.

23 Рукописный фонд, N 149, л. 30.

стр. 58

жих заготовителей 25 - 30 баранов в хозяйстве выглядели чуть ли не как
"сверхбогатство", от которого не убудет. Однако специфика кочевого
способа производства допускала подобное количество скота лишь как
жизнеобеспечивающий минимум. Для воспроизводства же и нормального
функционирования хозяйственной ячейки требовалось гораздо больше (раза в
четыре), но эта объективная предпосылка не принималась во внимание, и
хозяйству в лучшем случае оставляли 2 - 3 барана, что ставило его на
грань исчезновения (опасаясь, что заберут и оставшихся, скотоводы их тут
же забивали).

Под прикрытием государственных интересов творились беззакония и при
заготовках в ауле других видов сельскохозяйственной продукции. В целях
"ударного" проведения заготовки шерсти в ряде мест заставляли стричь
овец в стужу, посреди суровой зимы, что приводило к массовому падежу
скота. Многократны были случаи, когда в поисках хлеба заготовители
наезжали в скотоводческо-земледельческие аулы и выколачивали (другого
слова не подберешь) его у хозяйств, имевших крошечные посевы. У них
подчистую забирали даже то ничтожное количество зерна, с которым
связывалась единственная надежда на выживание. Обязательные
хлебозаготовки вопреки всякой логике распространялись и на несеющие
хозяйства сугубо животноводческих районов. Страшась быть обвиненными в
саботаже, их население было вынуждено обменивать свой скот на хлеб и
сдавать его в счет заготовок24 . Это неминуемо предвещало близкий голод.

Одной из переломных вех в истории Советского Казахстана явилось оседание
кочевых и полукочевых хозяйств. Процесс этот, вне всякого сомнения,
ознаменовал поистине революционный поворот в судьбе казахского народа.
Но и это большое дело дискредитировалось безответственными актами
волюнтаризма, необузданным стремлением урвать любой ценой сомнительные
сиюминутные дивиденды. Подготовительные мероприятия не обеспечивали
запланированный, темп кампании. Так называемая плановость выражалась по
большей части в определении контингента оседающих хозяйств. Другие же
организационные аспекты (хозяйственная база, землеустройство, снабжение
семенами и сельхозинвентарем, предоставление кредита для закупок
рабочего скота, организация МТС и мн. др.) решались (если вообще
решались) наскоком и, как правило, неэффективно25 .

Приступая к столь серьезной акции, важно было все время помнить, что
кочевничество отнюдь не примитивный, но чрезвычайно сложный (по-своему,
конечно) тип хозяйственно-культурной деятельности, с непростой
социальной организацией и многоуровневым комплексом институциональных
связей. Уже благодаря одним только отношениям, собственности (их
специфика до сих пор проблема проблем в исторической науке), эта
общественно-экономическая система была способна демонстрировать
сильнейший "иммунитет" к любым стандартно запланированным социальным
проектам. Спецификой было и то, что преобладавшие здесь общинные
структуры в течение веков формировали уникальную корпоративную
психологию и традиционные идеологические установки с их смещенными в
реальности стереотипами. В их данности "вязли" многие благие начинания,
не слишком продуманные в контексте конкретно-исторических реалий.

Одним словом, необходим был всесторонний учет множества особенных
факторов. Как раз такому подходу в решении задач социалистического
строительства на местах и учил В. И. Ленин. В частности, обращаясь к
коммунистам национальных районов, он предостерегал их от слепого
копирования тактики, применяемой в условиях более разви-

24 7-я Всеказахская партконференция ВКП(б), с. 101.

25 Казахстан к IX съезду Советов, Алма-Ата. 1935, с 97.

стр. 59

тых регионов, говорил о необходимости "обдуманно видоизменять ее
применительно к различию конкретных условий"26 , советовал проводить в
жизнь "общекоммунистическую теорию и практику,.. применяясь к
своеобразным условиям,., когда главной массой является крестьянство,
когда нужно решать задачу борьбы не против капитала, а против
средневековых остатков"27 .

Однако в то время ленинские мысли, противоречащие амбициям аппарата,
выносились за скобки "теории социализма". В свете этого неудивительно,
что глубоко специфические моменты в одних случаях воспринимались не
более как досадные мелочи, которые можно попросту не замечать, а в
других - как злобный имидж, выдуманный некоей националистической
оппозицией. И в этом деле многие преуспели, о чем свидетельствовали
вопиющие перегибы. Более всего они определялись игнорированием принципа
добровольности: для работников он оказался простым звуком. Главное,
верили они, форсированные темпы. И вот целые районы в административном
порядке и в крайне сжатые сроки переводятся на оседлость.

Характерно, что сам смысл этого явления понимался подчас весьма
вульгарно. Для одних администраторов это означало стягивание с огромного
радиуса сотен и сотен хозяйств в одно место. Для других идея виделась в
организации буквальных аналогов переселенческих деревень, для чего
многочисленные юрты выстраивались прямо на снегу в идеально правильные
кварталы28 . Неважно, что вследствие подобного скопления Скотоводы
лишались хозяйственного простора и возможности маневрировать стадами в
поисках воды и корма. Главное усматривалось не в этой "прозе" жизни, а в
той, еще одной "галочке", ради которой больше всего и старались
подвизавшиеся на столь благородной ниве различные инспекторы,
инструкторы и прочие уполномоченные.

Не успев выйти из тяжелого состояния, вызванного административно-
форсированными методами кампании по оседанию, население аула было тут же
втянуто в еще более стремительную и нажимную коллективизацию. Собственно
говоря, массовое оседание кочевых и полукочевых хозяйств и было задумано
в тесной увязке с коллективизацией. Об этом прямо говорилось в
постановлении Пленума Казкрайкома ВКП(б) в декабре 1929 г.: "Поставить
весь план практических работ в области форсирования оседания и
хозяйственного укрепления оседающего населения с таким расчетом, чтобы
оседание производилось на основе стопроцентной коллективизации всех
оседающих бедняцко- середняцких хозяйств". Директивные органы
потребовали "стимулировать коллективизацию животноводческих хозяйств в
таких же темпах, как по зерновому хозяйству29 .

Вольно или невольно эта глубоко ошибочная установка давала "зеленый
свет" новым перегибам, тем более что под так называемым стимулированием
понималась все та же политика жесткого нажима. И в значительной степени
благодаря именно последней колхозное строительство стало стремительно
разрастаться "вширь". Скотоводческие хозяйства в экстренном порядке и
сплошными массивами зачислялись в до того неведомые им
сельскохозяйственные артели. Например, в Абралинском районе было сразу
же коллективизировано 70% всех хозяйств, в Джамбейтинском - 80, в
Беркалинском - 84, в Джаныбекском - 95% и т. д.30

В марте - апреле 1930 г. были опубликованы сталинские статьи
"Головокружение от успехов" и "Ответ товарищам колхозникам". Оба
документа долгое время рассматривались в историографии как этап-

26 Левин В. И. Поли. собр. соч. Т. 43, с. 198.

27 Там же. Т. 39, с. 329.

28 Рукописный фонд, N 1041, л. 48.

29 Бюллетень Казахского краевого комитета ВКП(б), 1929, "N" 14, с. 14.

30 7-я Всеказахская конференция ВКП(б), с. 103.

стр. 60

ные в нормализации колхозного движения. Между тем источники
свидетельствуют, что в Казахстане (да и по стране в целом) и после этого
все оставалось по-прежнему. Перегибы, а точнее сказать, административно-
бюрократический террор, продолжались. Причем как и раньше они
санкционировались самыми высокими инстанциями республики и,
следовательно, не могут объясняться (как это имело место во многих
работах) ссылками на непонимание или игнорирование партийной линии на
местах.

В постановлениях Казкрайкома, принятых в течение мая - августа 1931 г.,
перед животноводческими районами прямо ставилась задача "выйти на линию
более высоких темпов коллективизации". При этом строго вменялось считать
"основной формой колхозного движения в ауле... животноводческую
сельскохозяйственную артель"31 . И это требование на местах было
выполнено более чем оперативно: к августу 1931 г. в 60 кочевых и
полукочевых районах республики из 2771 товарищества по обработке земли
(ТОЗ) осталось всего 312, остальные были переведены на устав
сельхозартели32 . Эти действия нанесли тяжелейший удар по скотоводческой
отрасли. Перепрыгивание через ТОЗы, являвшиеся в стадиальном и
сущностном отношении переходной формой кооперации, означало забегание
вперед не на два и не на три года. Преждевременность односторонней
ориентации на колхозы определялась и тем обстоятельством, что ТОЗы не
всегда и не везде встречали понимание.

Понадобилась большая пропагандистская работа, чтобы переломить
сложившееся настроение. Население казахского аула, будучи в массе своей
малограмотным и к тому же задавленным всевозможными актами чиновничьего
произвола, весьма туманно представляло разницу между ТОЗом и колхозом.
Не случайно аббревиатура "ТОЗ", созвучная казахскому слову "тоз"
("разоряйся"), нередко так и воспринималась в среде степняков, как,
впрочем, и "коллективизация" чаще ассоциировалась с более знакомой
"конфискацией". Кстати, байство умело использовало подобные
"семантические версии" в своей антисоветской борьбе.

Как известно, колхоз предполагал более высокую степень обобществления.
Если в ТОЗах основные средства производства (в частности, скот)
оставались в индивидуальном пользовании, то в сельхозартелях они
обобществлялись. Но в животноводческих колхозах мера обобществления
перешагнула всякие допустимые пределы. Источником гипертрофированно
расширительного толкования процессов социализации служили категоричные
команды вышестоящих организаций, в том числе того же Казкрайкома. В
решениях одного из его пленумов записано: "В животноводческих и
животноводческо- земледельческих районах основное внимание должно быть
направлено на полное обобществление в сельскохозяйственных артелях всего
товарно-продуктивного стада"33 .

И в этом случае периферийный аппарат в своем рвении пошел еще дальше.
Тургайские работники поставили задачу "весь скот обобществить, не
оставляя ни одного козленка в индивидуальном пользовании". Другим
показалось этого недостаточно, и они решили "в целях изжития
мелкособственнической психологии колхозника передать скот одного колхоза
другим колхозам" (из районных директив)34 .

"Творческая инициатива" борцов с частной собственностью очень скоро дала
свои результаты. К февралю 1932 г. в Казахстане 87% хозяйств колхозников
и 51,8% единоличников полностью лишились своего скота35 . И это в
традиционно животноводческой республике!

31 VI Пленум Казахского краевого комитета ВКП(б), с. 155.

32 Очерки истории коллективизации сельского хозяйства в союзных
республиках. М. 1967, с. 291.

33 VI пленум Казахского краевого комитета ВКП(б), с. 146.

34 Там же, с. 147.

35 Рукописный фонд, N 1041, л. 15.

стр. 61

Весь "обобществленный" скот собирался на колхозно-товарных фермах (в
абсолютном большинстве случаев за громким названием ничего не стояло).
Казрайком рекомендовал при проведении коллективизации предпочтение
отдавать созданию "крупных животноводческих колхозов"36 . А это
понималось как механическое объединение нескольких сотен хозяйств в
радиусе до 200 и более километров в единый колхоз-гигант. В Курдайскрм
районе существовало немало сельхозартелей, объединявших 600 - 800
хозяйств, в Келесском районе первоначальные 112 колхозов были объединены
в 35, в Арысском - из 138 было создано 67 сельхозартелей, в Таласском
районе в так называемые городки сгонялось до 300 - 400 хозяйств37 . Скот
в таких уродливых образованиях (где, естественно, не могло быть и речи о
какой-то организации производства, учете труда и пр.) скапливался на
колхозно-товарных фермах. Таким образом игнорировался основной
экосистемный принцип номадного способа производства - точная
соотнесенность численности скота и природного кормового потенциала.

Во все времена кочевая община допускала концентрацию скота лишь до
определенного оптимума (определявшегося кормовыми и водными ресурсами).
Когда достигалась, критическая масса стада, происходила спонтанная
сегментация община, что, собственно, и обеспечивало непрерывность
воспроизводства системы. Кроме того, в условиях аридной среды постоянно
"работал" такой механизм выживания, который во многом опосредовался
через устоявшиеся ритмо-режимные характеристики организации процесса
производства (посезонный цикл утилизации природных ландшафтов)38 . Но
хозяйственников "новой функции" все это мало волновало. Вопреки
народному опыту они всемерно поощряли любую концентрацию, ибо уже тогда
гигантомания становилась одной из самых распространенных болезней
командно-административной системы. Вместе с тем разрушение сложившейся
организации производства с ее принципами концентрации (естественно,
разумной) и дисперсности (пространственного рассеивания хозяйства с
целью рационального использования среды обитания) не сопровождалось
созданием другой, технологически приемлемой.

Расплата за абсурдные, невежественные решения не заставила себя долго
ждать. Собранный в огромнейших концентрациях на колхозно-товарных фермах
и не имея возможности прокормиться скот попросту погибал. И до этого
мало кому было дела, так как вступал в силу принцип "вер вокруг
колхозное - все вокруг мое". Надо добавить, что и тот скот, который был
собран по линии заготовок, в результате бескормицы и вызванных
скученностью эпизоотий во многих случаях не доходил до потребителя,
образуя на скотопрогонных путях гигантские "овечьи" кладбища.

Самым чувствительным барометром неблагополучия в сфере принятие
политических решении всегда и везде служит экономика. Так было и в
Казахстане. Аул и деревня реагировала на перегибы и извращения
повсеместным упадком сельскохозяйственного производства. В течение
первой пятилетки (1928 - 1932 гг.) удельный вес Казахстана в общесоюзном
производстве товарного зерна уменьшился примерно с 9 др 3%39 . Хотя
посевные площади под зерновыми культурами возросли с 1928-го по 1940 г.
почти в. 1,5 раза, ... продолжение

Вы можете абсолютно на бесплатной основе полностью просмотреть эту работу через наше приложение.