Казахская интеллигенция в 1920-1930-е гг.: репрессии, насильственная оседлость и этноцид

Тип работы: Реферат
Бесплатно: Антиплагиат
Объем: 10 страниц
В избранное:

Судьба казахской интеллигенции в 20 - 30-е гг. XIX века

Тоталитарный режим искалечил судьбы миллионов людей. Общество, казалось бы призванное установить мир, справедливость и равенство, добро и свет, принесло им огромные страдания. Трагедия состояла в том, что многие из уничтоженных репрессиями или пострадавшие от них участвовали в борьбе против царизма, были лидерами национально-освободительного движения, поднимали в атаку красногвардейцев против Юденича, Колчака, Деникина, Толстова, принимали участие в других акциях советской власти. В период гражданской войны и НЭПа, когда часть общества стояла по ту сторону баррикад, сторонники советской власти и большевизма участвовали в красногвардейской атаке на капитал.

Со второй половины 20-х годов советское государство, несколько оправившись от экономического и политического коллапса, начинает отходить от идеологии НЭПа. Именно в этот период режим стал проводить акции, порождавшие разрушительно-хаотические процессы. В частности, казахское кочевое хозяйство было насильно переведено в оседлое. Установился взгляд на казахское кочевое хозяйство как на хозяйство крайне отсталое, примитивное, впереди которого стоит хозяйство более высокого типа - оседлое. С этим предрассудком, нелепым и вредным, решительно следует расстаться.

Казах - скотовод потому, что иным он не может быть при данных окружающих его условиях. В сухих степях с редкими и скудными водными источниками человек может вести только скотоводческое хозяйство, при том хозяйство кочевое, т. к. растительность в таких местах скудная, пригодная для корма скота относительно короткое время, и скот вынужден передвигаться за кормом с места на место, иногда на огромные расстояния.

Устранить это передвижение скота - и казаху нечего будет делать в степи, т. к. никакое иное хозяйство здесь невозможно, и степь, кормящая теперь миллионы казахского населения, превратится в пустыню.

Уничтожение кочевого быта в Казахстане знаменовало бы собою не только гибель степного скотоводства и казахского хозяйства, но и превращение сухих степей в безлюдные пустыни.

В этой связи у сталинского руководства резко возрастает интерес к необъятным земельным просторам Казахстана. Тем более что картины здесь «рисовались» заманчивые.

Развязка конфликта виделась в превращении скотоводов в земледельцев или «культурных животноводов». Такая Система просто уверовала, что обладает универсальным кодом всеобщего благополучия и процветания. А если удалось, наконец, решить сакраментальный вопрос, что есть истина, если знаешь единственный путь спасения человечества, возникает понятное стремление - обратить людей, в большинстве своем «не понимающих», в такую веру. Во что бы то ни стало, добровольно или насильно!

Против таких претензий на монопольное понимание прогресса, а отсюда - и на исключительное право распоряжаться судьбами людей как раз выступали многие ученые и общественные деятели, на которых за это навешивались ярлыки «буржуазных националистов» и «великодержавных колонизаторов и шовинистов». Но все говорит о том, что именно сталинский режим, игнорировавший волю народов, и воплощал на практике великодержавные амбиции и устремления.

Наряду с большевистскими антикрестьянскими репрессиями является трагедия, потрясшая весь XX век - политические репрессии.

К середине 30-х гг. сталинский аппарат превратился в систему подавления тех, кто не вписывался в официальный стереотип личности, не воспринимал культа вождя, не являлся его приверженцем. Наступила политика массовых репрессий в стране. Прокуратура в тот период являлась единственным органом, имевшим доступ к следственным материалам ОГПУ (Объединенное государственное политическое управление) Наркомата внутренних дел. К названной категории относились измена Родине, шпионаж, вредительство, антисоветская агитация и пропаганда.

Перечисленные составы преступлений, как известно, были наиболее распространенными в стандартных обвинениях, по которым подвергались репрессиям многие миллионы ни в чем неповинных советских людей. Понятно, что всячески поощрялись прежде всего те, кто особенно ретиво выполнял установки начальников и имел высокие показатели при разоблачении «врагов народа». Они, эти показатели, обеспечивали продвижение по службе, награды, очередные звания.

Массовые репрессии нужны были как всеобщее подтверждение правильности сталинского тезиса об обострении классовой борьбы; им же, этим тезисом, они оправдывались.

Из следственных застенков было лишь две дороги: одна на погибель, в камеру смертников, другая - в бесчисленные лагеря, из которых многим узникам не было суждено выйти на свободу.

«Органы не ошибаются». Это расхожее изречение тех лет являлось стереотипным ответом на любые вопросы и сомнения в обоснованности действий сотрудников НКВД. И все же многие военные прокуроры

Стремились всячески противостоять незаконным арестам, произволу следственного аппарата, фабрикации уголовных дел. Очень многим из них это стоило жизни.

Особую трагичность их положению придавало полное отсутствие какой-либо поддержки со стороны руководства Прокуратуры СССР и Главной военной прокуратуры. Окрики и прямые запреты вмешиваться в деятельность следственных органов НКВД - вот, пожалуй, суть взаимоотношений высшей прокурорской власти со своими представителями на местах. И все это - в сочетании с полным равнодушием к судьбе своих подчиненных.

Процесс массовых репрессий достиг своего апогея в 1937-1938 годах.

В начале 30-х годов размах фабрикаций уголовных дел был фактически поставлен на конвейер. Судьбу людей решали так называемые «тройки», а потом и «двойки». Дела в судах рассматривались без участия прокурора и защитника, приговор кассационному обжалованию не подлежал и приводился в исполнение немедленно; не допускалась и подача ходатайств о помиловании.

В ужасающем реестре трагедий, потрясших XX век, наряду с такими преступлениями против человечества, как большевистские антикрестьянские репрессии, украинский «Голодомор», «Холокост» (драма еврейского народа, потерявшего в годы второй мировой войны 6 млн. человек), сталинские депортации народов, маоистская «культурная революция», полпотовщина, всегда будут помниться и уничтожительные акции в отношении многострадального народа Казахстана.

Пройдут годы, сменятся поколения, но историческая память будет вновь и вновь возвращаться к той страшной драме, когда по воле преступного режима жизнь сотен и сотен тысяч наших соотечественников утратила смысл и цену.

Масштабы трагедии были столь чудовищны, что мы с полной моральной ответственностью можем обозначить ее как проявление политики геноцида. Такая констатация проистекает отнюдь не из эмоционального настроя, но из строгих норм международного права, зафиксированных в известной конвенции «О предупреждении преступления геноцида и наказания за него». В этом общепризнанном документе в ряду акций, квалифицируемых как геноцид, называются и действия, направленные на «предумышленное создание для какой-либо группы таких жизненных условий, которые рассчитаны на полное или частичное физическое уничтожение ее».

Даже в том случае, когда подобные условия не устанавливаются преднамеренно и возможные последствия от их реализации не осознаются, такая политика не утрачивает характера геноцида.

И все же, по-видимому, будет более правильным обозначить эту преступную политику как этноцид, ибо в Казахстане происходило откровенно насильственное искоренение культурной традиции и этносоциальных институтов. А уничтожение национальной модели народа и сильное навязывание ему другой логики развития, пусть даже якобы и более рациональной, собственно, и есть этноцид в его строгом определении.

В советское время издавались сборники воспоминаний участников трех русских революций, национально-освободительного движения, гражданской войны, участников юношеского движения, активных строителей социалистического общества. В них, естественно, нет воспоминаний многих действительных героев первой половины XX в.

Они были опорочены режимом как «враги народа», раскольники, вероотступники от идей коммунизма. Репрессивная политика отторгла из активной творческой деятельности не только этих людей, но и членов их семей, близких и дальних родственников.

В этих сборниках, изданных в годы советской власти, мемуаристы были вынуждены освещать события, участниками которых они были, односторонне, прославляя социалистический строй, партию коммунистов, освещать эпоху с позиции идеологии времени. Тем не менее, в них содержится интереснейший человеческий материал, который создает многоплановую картину истории советского общества.

Издавая сборник воспоминаний жертв политических репрессий в СССР, инициаторы его создания поставили задачу, во-первых, донести до сознания молодежи, для будущего поколения противоречивую суть эпохи; во-вторых, поведать им, при каких условиях люди, попавшие в беду, проявили величие духа, выдержку, веру в будущее. В-третьих, раскрыть облик того общества, фундамент которого они сами заложили.

Публикуемые материалы, повествуя о судьбе трех поколений, несут огромный эмоциональный заряд, дают пищу для размышления о трагическом и одновременно героическом XX в. в целом.

Для того чтобы уяснить масштабы трагедии, необходимо знать некоторые особенности советского законодательства того периода. Большая часть граждан, уничтоженных тоталитарным режимом СССР в конце 1920 - начале 1950-х гг., была осуждена по ст. 58 УК РСФСР «Контрреволюционные преступления», которая имела 14 частей, предусматривавших наказания в виде лишения свободы на срок от шести месяцев до расстрела.

Как правило, члены семей пострадавших (в те годы существовала неофициальная аббревиатура ЧСИР - члены семей изменников Родины) рассматривались как «социально опасные и способные к антисоветским действиям». Для жен осужденных изменников Родины был определен срок не менее 5-8 лет заключения в ИТЛ (исправительно-трудовых лагерях) ; для «социально опасных» детей - заключение в лагеря и исправительно-трудовые колонии НКВД (народный комиссариат внутренних дел) или водворение в детские дома особого режима.

В пункте о порядке приведения приговора в исполнение устанавливалось, что осужденных жен изменников Родины направляют в специальное отделение ИТЛ. Отправка в ИТЛ производилась сразу же после вынесения приговора и ареста. Это правило распространялось на женщин преклонного возраста, матерей, матерей имеющих грудных детей.

При этом была сделана официальная оговорка: жены осужденных, разоблачившие своих мужей и сообщившие о них органам власти, аресту не подлежали.

В каждом городе, в котором проводились такого рода акции, оборудовались специальные приемно-распределительные пункты для детей, чьи матери были арестованы. Затем, в зависимости от возраста, дети осужденных размещались в различных детских учреждениях. Родственникам репрессированных разрешалось взять их детей на свое иждивение. Грудные дети направлялись вместе с осужденными матерями в лагеря, где и находились до достижения возраста 1-1, 5 лет. После этого дети передавались в детские дома и ясли наркомздравов республик.

Многие из детей репрессированных в самом начале жизни оказались втянутыми системой в историю репрессий. Права Гульжан Абдрахманова, когда пишет, что «сейчас трудно с достоверностью восстановить факты из-за десятилетий страха, вынужденного молчания или лжи, многое спуталось или забылось».

Но само воспоминание автора свидетельствует о том, как деформировалось ее сознание, как внушали ей «соблюдать осторожность», «не быть ни первой, ни последней, не привлекать внимание, держаться золотой середины», как в новых условиях она, напрягая силы, восстанавливает в своей памяти все пережитое, страшное прошлое. Гульжан рассказывает, что «все же тот внутренний страх быть в любой момент заклейменной, обвиненной в непонятно каких грехах до сих пор не изжит, именно он создает у меня ощущение постоянного одиночества, несмотря на интересную, полнокровную жизнь».

Такова суровая правда ее жизни. Такова реальность, ее не понять умом. Гульжан Абдрахманова, Еркен Айбасов, Сауле Рыскулова и многие другие дети репрессированных эту суровую реальность ощущали, чувствовали, пропускали через сердце, через всю жизнь, такая реальность определяла их судьбы. Прав Еркен Айбасов, замечая, что время как бы сглаживает остроту воспоминания пережитого им.

Внуки и родственники, которые слушают «бесхитростный рассказ о жизненных перипетиях в судьбе нашей семьи, слушают вежливо и как-то спокойно, даже безучастно. Сердце у меня щемит, и боль никогда не утихает».

Личностью всеказахстанского масштаба был З. Торегожин. Его сын, ныне действительный член НАН РК, выдающийся юрист Мурат Баймаханов пишет: «Воспоминания об отце Хрупкие, не до конца оформленные, но вместе с тем стойкие и неистребимые. Их пытались искоренить, выжечь каленым железом, предать забвению. Однако от этого они не притупились, не исчезли, выстояли.

И пусть они включают лишь отдельные жизненные эпизоды, отрывочные сведения, неполные фрагменты, тем не менее, они живы и будут со мной, пока я есть». С жизненным кредо Мурата Бамаханова нельзя не согласиться, остается лишь продолжить его мысль: опубликованные воспоминания как документы чрезвычайной эмоциональной силы сделают жизнь его отца и многих других представителей того поколения достоянием истории.

В 1934 г. Был образован Наркомат внутренних дел (НКВД), в структуры которого передавалось главное управление лагерей и колоний - ГУЛАГ. К 1941 г. Из последнего выделился ряд подразделений, на первый взгляд с вполне гражданскими аббревиатурами - ГУЖДС (главное управление лагерей железнодорожного строительства) и т. д.

... продолжение

Вы можете абсолютно на бесплатной основе полностью просмотреть эту работу через наше приложение.